Пропавшие без вести

И Балашов не сразу, но научился без пояснений понимать, что такое «давно уж». «Да, столько воды утекло… Что? Воды?! Какой воды?! Столько жизней!.. Стольких людей мы лишились… Товарищей, коммунистов!.. Так как же они потеряли свою партийную честь?.. Может ли быть?! Но разве, не разобравшись, таких-то людей обрекли бы на смерть и проклятие поколений?! Значит, действительно все подтвердилось? Ведь вот же со мной разобрались, хотя я тоже был «там» и вокруг плелись грязные сети, а теперь… Так, значит, и Тухачевский и Блюхер, Бубнов, Егоров… Да как же тут скажешь «не может быть»! Как же все это случилось? А жить-то ведь надо и надо драться с фашистами… и… молчать?.. Да мыслимо ли молчать?! — возмущалось все существо Балашова. — Но ведь война! Приходится! Что же сейчас разговаривать, когда надо действовать, прилагать все силы к одному — к победе над Гитлером…»

Ни сознание, ни чувства не могли примириться с мыслью, что эти верные революции, верные партии люди ушли в чужой лагерь… Продались??

«А вдруг все это интриги?! Вдруг эти же самые кюльпе оклеветали самый цвет Красной Армии, а кто-то… Но ведь они же оправдывались, отвергали, негодовали?! А он, этот «кто-то», все же поверил не коммунистам, а фашистским наветам, как обо мне… А фашисты читали наши газеты и радостно потирали руки…»

— Не может быть! — стонал Балашов. И снова терялось зрение, темнело в глазах и начинала отчаянно болеть голова…

Говорить об этом с Ксенией он не решался. Как-то она уже это пережила. Когда он возвратился «оттуда», она уже поверила в справедливость. Он не рассказывал ей деталей своих обвинений и не хотел бросить ее снова в тот же кипящий котел сомнений и мук…

И когда появился Рокотов, Балашов и ему не высказал ничего из этих мыслей. Он воюет, а сердце воина не должно подвергаться сомнениям. «Оставим на после войны», — решил Балашов.

Да, Рокотов появился. В конце марта он неожиданно сообщил Балашову по телефону, что несколько часов проведет в Москве и полтора-два часа из этого времени будет свободен. Обедать? Нет, он уже пообедал

А спустя полчаса после телефонного звонка он уже сам приехал к Петру Николаевичу. Сидели, перебирая в памяти живых и погибших товарищей. Рокотов с особенной болью говорил об Ивакине, который, не выйдя из окружения, застрелился. Ему казалось, что если бы тогда он уговорил Ивакина выехать, тот не погиб бы.

— Он понимал, на что оставался, — возразил Балашов. — Мы этому человеку Вяземской круговой обороной обязаны. Ермишин да Острогоров там такой ералаш натворили!.. Если бы Ивакин тогда еще при тебе не выехал в армии правого фланга, вряд ли удалось бы нам столько времени продержаться…

— А ведь вы стояли в те дни одни-одинешеньки с запада между фашистами и Москвой, — понизив голос, сказал Рокотов. — Как оно получилось, такое зловещее положение, я до сих пор не пойму!.. Вам небось и не думалось, что, кроме вас, перед столицей нет никакого фронта…

— Да что-о ты?! Не может быть! — в изумлении прошептал Балашов.

— И не может быть, и все-таки было! — твердо сказал Рокотов. — Кто-кто, а я-то уж знаю. Ведь и ты поразился тогда, что меня отзывают в такой тяжелый момент. А прибыл на место, на новый рубеж, — кем командовать? Нет никаких войск, ни штабов! И помчался в погоню, а вокруг уж фашисты… И ведь что удивительно: оказалось, что всюду перетасовка такая — переподчиняли в то самое время целые армии. Для чего?!. А фронта десять дней тогда не было. Открытой стояла Москва… Знал бы об этом Гудериан… Беда! Да-а, вот видишь! И сколько прекрасных людей погибло… А даже некролога не напечатали, когда стало известно, что Ивакин погиб. От Чалого я узнал и про Ивакина и про Острогорова. А Ермишин — как в воду…

Балашов слушал молча. Он не имел оснований не верить Рокотову, но поверить в такое было немыслимо. Ведь он же знал, знал Красную Армию с самого дня ее возникновения. Это была настоящая армия — мощная, отлично организованная. Не напрасно и не хвастливо считали ее самой сильной армией в мире. Ведь вон как ослаблена ее мощь и организованность! Если бы Фрунзе был жив… Но Балашов отозвался лишь на последнюю фразу Рокотова:

— Позорно Логин покончил: как он бросил Ермишина, гадко себе представить! Если бы не застрелился сам, пришлось бы его… — глухо, с ненавистью ответил Балашов.

— А вот получается, что Ивакин и Острогоров перед судом истории и народа вроде как рядом стоят: волей военной судьбы в окружение попали и застрелились, — продолжил Рокотов.

— Нехорошо! Стыдно перед Ивакиным! — В волнении от всего услышанного, Балашов поднялся и, постукивая палкой, прошелся по комнате. — Логин и заживо был покойник, зависть его заедала, карьеризм. Именно вот такие, как он, натворили нам всяких бед. А в Ивакине сколько было самоотверженной жизни! Он бы еще и после войны вкалывал бы где-нибудь, болячки войны исцелял бы, да без хныканья, бодро и даже весело. И воевал-то ведь весело, а уж в нашем ли деле веселье! Да еще в такой обстановке…

Балашов умолк, и оба они помолчали, словно в честь погибшего друга.