Пропавшие без вести

— Черт с ним! Держись за авось, покуда не сорвалось!

Под непрерывный треск автоматной и пулеметной пальбы поезд уже сбавлял ход.

У двери продолжалась возня. Кто-то еще все-таки прыгал, кто-то сбрасывал трупы…

— Дверь затворяй.

— Постой, прыгну! — крикнул кто-то в самый последний момент.

Дверь вагона захлопнулась.

Сбросив с плеч свой вещмешок, Варакин при свете спички увидел на миг всю картину. Убит был Рогаткин, тут же в мучениях умирал пожилой интендант. Два-три человека были легко ранены, несколько более слабых помяты во время свалки. Баграмов не приходил в себя.

«Черт его дернул ввязаться! — думал Варакин. — Надо же было!»

— Как же вы, Михайло Степаныч, пустили его в эту драку! — несмело упрекнул не решившийся на побег хромой фельдшер.

— А как это можно — удерживать человека, когда он идет на фашистов?! — с жаром отрезал Варакин.

— Но ведь он же старик! — возразил фельдшер.

— Да, надо было его уберечь. Были бы мы на воле! — согласился Варакин.

Тормоза под вагонами заскрипели, раздались свистки, дверь с грохотом распахнулась. Всех из вагона выгнали вон. Осмотрев вагон, офицер ткнул ногой Баграмова.

— Этот старик лежал больной возле двери, когда она распахнулась, — пояснил по-немецки Варакин. — Я, как врач…

— Ты, как врач! — передразнил офицер. — И тебя расстреляют!

— Я не бежал, — оправдывался Варакин. — Дверь была отперта. Кто хотел, все бежали…

— Кто бежал, тех солдаты всех расстреляли! — закричал офицер, должно быть желая этим утешить себя. — Кто отпер дверь? — крикливо допрашивал он, размахивая пистолетом перед носом Варакина.

— Я спал. Я не знаю. Кто-то сказал, что поезд шел под уклон и дверь сама распахнулась… Не знаю.

— Кто знает — спроси! — требовал офицер.

Варакин молча глядел в глаза немцу, но не видел его. Он видел, как в темном лесу пробираются беглецы, свободные люди… А эти, которые тут стоят у вагона, — рабы…

Их загоняли обратно в вагон, «считая» ударами прикладов. В вагоне, включая двух мертвецов и не приходившего в себя Емельяна, осталось двадцать два человека.

— Все остальные тоже будут расстреляны, — пригрозил напоследок офицер, покидая вагон.

На всех стоянках к их вагону приставляли теперь особый караул.

Вечером Баграмов очнулся.

— Не удалось? — спросил он Варакина, слабо взяв его за руку.

— Двадцать четыре человека ушли.

— А ты?

— Не успел. Стрельба началась…

— Наверно, кучей скакали. Надо было пореже… А те, полицаи, как?

— Сбросили их.

— Хорошо… А со мной что? Серьезно?

— Думали — плохо, а вы очнулись — и ничего, — сказал Варакин, считая его пульс. — Но все-таки помолчите…

— Ладно… Я… помолчу… — согласился Баграмов и погрузился опять в забытье.

Поезд шел уже по Германии — по чужой земле, с чужими пейзажами, с чужим характером городов и селений. Далеко, далеко увозили невольников.

— Выходит все-таки, Михаил Степанович, кадровые военные унырнули, а мы, штафирки, отстали. Там уж смелости не хватило или чего, а все-таки вот мы, тут! — сокрушался хромой фельдшер, пристраиваясь рядом с Варакиным.

На третьи сутки пути, ранним утром, поезд остановился у небольшой станции.

Прибывших пленных пересчитывали и уводили к воротам лагеря, который виднелся невдалеке. Санитары с носилками подходили для выноски ослабевших, больных и мертвых. К вагону, где находился медперсонал, вместе с немцами подошли пленные врачи.

— Осип Иваныч! — радостно воскликнул Варакин, узнав Вишенина, главврача фронтового эвакогоспиталя, из которого он был отозван тогда, в канун вяземского прорыва.

Михаил не любил Вишенина, и самое их прощание было каким-то недобрым, но сейчас все забылось. Он увидел лицо товарища, сослуживца, которое в этот миг представилось ему лицом друга.

Видимо, то же самое почувствовал и Вишенин.

— Михайло Степаныч, родной ты мой! Здравствуй! А я ведь гадал — ты где-нибудь там, «далеко на востоке», и диссертацию защитил, и, может, уже доктор наук!.. Да-а! Вот беда-то! Попали мы с тобой, Михаил…

— Так, понимаешь, я никуда и не делся дальше армейского штаба. Хотел к вам вернуться — отрезано все, — говорил Варакин.

— Жаль тебя, жаль!.. Небось тебя дома уж поджидали. Извини, я не помню — детишки-то есть у тебя?.. Ах, нету… Ну, так жена ждала… Где же ты был?

— Постой-ка, Осип Иваныч. Тут из вагона больного куда понесли на носилках? Я вместе с ним попаду? — спохватился Варакин об участи Емельяна.

— Да ничего, не тревожься за своего больного, — успокоил Вишенин. — Врачи у нас всюду врачи, как положено… Вот пока познакомься со старшим русским врачом лазарета: Дмитрий Васильевич Гладков, Михайло Степаныч Варакин, мой сослуживец по фронту, — отрекомендовал он коллег. — А вот Евгений Петрович Славинский…

— Женя! — воскликнул Варакин с подлинной радостью. — Женька, друг! Они обнялись.

— Михайло Степаныч!.. Жив! Мы ведь думали — крышка! — растроганно говорил Славинский. Он тотчас же понял, в каком состоянии Михаил, и тут же шепнул: — Не думай, что безнадежно. И отсюда люди бегут!

Немец-переводчик приказал прибывшему медперсоналу построиться.

Их повели в баню.