Пропавшие без вести

— Сука ты, вот кто! Все на четыре меняют, а «господа добровольцы» зажрались — по три закурки за пайку?! Не хочешь — не надо!

Цыган встал с лавки и взял свой хлеб.

— Кажи-ка пайку! — остановил помощник старшого, Митяйкин. — Я четыре закурки дам. Старшой у нас строгий. А я по-простому…

В этот миг кто-то снаружи торкнулся в дверь барака.

— Табак продадите за сахар? Вам, говорят, табачку принесли, — раздался снаружи голос.

Ближний к двери обитатель барака откинул задвижку. Вошли двое с кусочками сахару.

— Табаку выдают вам, сказали, — повторил он, — может, и сахару дали двойную пайку. А нет, то меняйте.

— Кусочки-то маловаты, — приблизясь, заговорили «купцы».

— А совесть есть в тебе? Где ты видал куски больше?! Жила собачья! — истово торговался пришедший.

— Держи, на двоих три закурки даю за оба кусочка, — вмешался старшой.

— Каким твой отец был, таким и ты остался! — заявил Цыган. — В советскую пору рос, а нутро все урядницкое осталось!

— Каков уж есть! А ты, напротив того, от отцов и дедов отрекся! — взъелся Коржиков. — На родительские могилы гадил, креста не носишь!

— Отцы не знали того, что мы знаем. Им крестом головы задуряли, с нагайками гнали народ казнить. А я при советской власти рос. На могилы не гадил, а контру ходил раскулачивать. Вся беднота ходила. Я всегда за советскую власть…

— А ты читал, что в газете? Грамотный! И мы за советскую власть, только без коммунистов!

— С фашистами — за советскую власть? Тьфу! Дура ты дура! — со злостью отплюнулся Цыган.

— Не плюй, комиссар! — окрысился Коржиков. — Постой, вот сойдутся русские люди — и Сталину царству крышка!

— Дура! Да кто с вами пойдет? Кто пойдет? Такие, как ты, победят советскую силу, что ли? — наступал возмущенный Цыган.

— Такие, как я! Нас злость доведет. Я хочу на Дону хозяином быть, чтобы степь вся, от края до края, наша, а не колхо-озная! — кричал в ответ Коржиков, произнося последнее слово с какой-то особой гнусавостью, в знак презрения и ненависти. Мелкие, словно сжатые в кулак, черты лица его напоминали хорька, глаза разгорелись злостью. — На родимой земле заставили хорониться, — брызжа слюной, визжал Коржиков, — прятаться заставляли… Нет, ворочусь и не спрячусь! Ты думаешь, я за Германию? Плевать мне на Гитлера! Я — за своей землей!

— Слыхали, ребята?! Видали?! Деникинец! — отчеканил Цыган, повернувшись к остальным обитателям «добровольческого» барака. — А вы, дураки, куда? — вдруг мирно спросил он. — Все, что ли, помещицкие ублюдки?! Ведь Сидору так и так не жить дома, а вы чего? «Своей» земли захотели? Вот хоть ты, Митяйкин, дурак, зачем лезешь?

— Сидор подбил. Односумы, мол, вместе и заявление нам писать, — угрюмо и виновато ответил тоже земляк их Митяйкин.

— Скажи, дитё малое, право! «Не легла бы сама, да сводня — кума!» Значит, встанешь перед советским судом, шапку скинешь и скажешь: «Нету моей вины, что попал в измену, — все Сидор!» Тут Сидора схватят и два раза удавят: раз — за него самого, а в другой — за тебя. Так, что ли? Может, его и раз десять стоит повесить?

— Пошел отсюда! — крикнул Сидор, подступив к Бровкину.

— Боишься? — спросил тот с издевкой. — А ты не бойся! Это на первый раз страшно, а когда в пятый раз вешать станут, привыкнешь! Говорят, Иуде в аду одно только и дело — каждый час заново на осину! Ему теперь удавиться — как нам закурить!

— Сказал — меняй пайку да уходи! Запрещается посторонним в бараке! — насел старшой.

— А может, я тоже хочу заявление писать в изменники родины! — воскликнул с жаром Цыган. — Может, я тоже родную мать на немецкие сигаретки меняю! Может, я тоже сбираюсь отца родного штыком приколоть! Может, и я казачку свою да детей продаю фашистам!

Сидор схватил Цыгана за ворот, под самое горло.

— Комиссаришь, сволочь?! Под еврейскую власть захотел воротиться?! Кончена житуха твоя! — Он с силой швырнул щуплого Цыганка об пол…

Вся гурьба гостей негодующе зашумела. И вдруг, неожиданно для остальных, Митяйкин коршуном кинулся на Сидора.

— Стой! — зыкнул он, сбив с ног старшого. — Людей убивать, бандюга?! Да я бы сгреб твою мать — да оглоблю ей в глотку, что родила такого паскуду!..

Митяйкин насел на Коржикова и сдавил ему горло.

— Петька, пусти! Отпусти его, говорю! Задавишь суку — тебя за то немцы повесят! Брось, дурак! — убеждал Цыган, успевший вскочить на ноги.

— Не за тебя я его. За себя… кулачищу, собаку… — тяжко дыша, пояснил Митяйкин, когда его оттащили.

За этим шумом никто не заметил, как, привлеченные криками, к дверям сошлись не менее двух десятков людей из соседних бараков. Они теснились у входа, стараясь понять, что творится.

— Погоди, доберусь! Я тебе ребра на прочность испробую, комиссарский пособник! — сидя на полу между койками и ощупывая помятое горло, хрипел Коржиков. — Унтера Принца плетки не испытал?!

— Айда собирайся, Петька. Пойдем назад, в свой барак. Он еще, правда, бандюга, зарежет тебя тут ночью, — позвал Цыган.

— Не больно боюсь! — отбрехнулся Митяйкин. — Эй, гад! — крикнул он Коржикову. — Не оттого ухожу, что тебя боюсь, а потому, что и вправду с тобой тут в измену залез по колени!