Пропавшие

— Время от времени. Случалось, помогал ей с математикой, когда ей требовалось. Она была милая. Никогда не говорила мне гадостей. Она не обращала внимания на… на это. — Он указал на свое тело внезапно неловким жестом. Я прикусила губу, когда его лицо исказилось, он уронил голову на руки и плечи его затряслись. Я похлопала Пола по руке, желая успокоить. Через пару минут он поднял на меня глаза. Лицо у него раскраснелось и блестело от слез.

— Просто я… просто я скучаю по ней.

— Я тоже, — прошептала я, едва сдерживая слезы. — Я тоже.

Уходя, я посоветовала Полу делать что-нибудь еще, кроме как сидеть целый день за компьютером.

— Тебе следует подумать о возвращении в школу.

— В школе скукота.

— Школа — наилучшее для тебя место, — возразила я. — Жизнь не ограничивается компьютером. Когда в последний раз ты читал книгу не о математике или технике?

Он выразительно закатил глаза.

— Хорошо, учительница. Я прочту что-нибудь другое.

— Да уж постарайся.

Я помахала ему и пошла через дорогу, размышляя о том, какие романы ему могли бы понравиться, — я бы взяла их в школьной библиотеке. Мальчик он умный, это ясно, но ему нужно расширять кругозор. Я решила поговорить об этом с Дэнни. А затем я бы спросила о Чарли. Из всех разбитых жизней — Чарли, моей, Дэнни, даже маминой — жизнь Пола еще можно было склеить.

Запах дома Кинов и через несколько часов еще не выветрился из моей одежды и волос. Не особенно анализируя причину, я как одержимая занялась уборкой дома — вытирала пыль, пылесосила, подметала — по полной программе. Я вымыла ванную комнату и свою, но не тронула гостиную, где проводила дни мама, сидя перед телевизором, причем всякий раз, когда на дне стакана оставался глоток выпивки, стакан наполнялся словно по волшебству. Едва я просунула голову в дверь, мама ответила мне взглядом, который составил бы честь самой Медузе. И я убралась.

И только стоя на коленях и отдраивая плиту, я поняла — это реакция на грязный дом через дорогу, где все, к чему я прикасалась, было покрыто жирной пленкой, а все поверхности усыпаны крошками. Мне нестерпима стала мысль, что наш дом мог показаться постороннему человеку таким же — неопрятным, неухоженным, унылым. Я полила растения на кухонном подоконнике, хотя они были полумертвыми и совершенно некрасивыми. Окна у меня засверкали, пол засиял, а затхлость неподвижного воздуха сменилась химическим лимонным ароматом и не по сезону свежим ветерком с улицы. Я даже вытащила все из недр кухонных шкафов и протерла. Разная бытовая техника, которую я с трудом узнавала, не говоря уже о том, чтобы уметь ею пользоваться, выстроилась на рабочем столе, ощетинившись штепсельными вилками на свернутых шнурах. Я сомневалась, что любой из этих агрегатов прошел бы современный тест на безопасность; судя по их виду, они вспыхнули бы при одном включении в сеть. Я нашла блендеры, миксеры, даже прибор, в котором с изумлением опознала йогуртницу. Я не раздумывая сложила устаревшую технику в коробку. В почтовый ящик нам бросили листовку с просьбой о пожертвовании. Обходили наши дома рано утром в субботу и интересовались ненужной кухонной утварью. Эти вещи явно оказались ненужными. При всем желании я не могла представить себе человека, которому они подойдут, но так все же было лучше, чем просто выбросить их. В дальнем углу другого шкафа, за стопкой тарелок в розовых цветочках, которые я не помнила, так как на моей памяти мы никогда ими не пользовались, я обнаружила маленькую пластмассовую тарелочку и чашку с узором из клубники. Я села на пятки у открытой дверцы, вертя эти предметы в руках. Я не видела их много лет. До того как пойти в школу, я пользовалась только ими. В альбоме даже осталась фотография, где нас с мамой засняли в саду, мне тогда исполнилось три года. Я ела сандвич с моей особой тарелочки, а мама держала надо мной игрушечный зонтик, защищая от солнца. Это, должно быть, происходило в середине лета — на ней был полосатый сарафан на бретельках. Острое и яркое воспоминание о том, как я сидела на траве вместе с мамой. Любовь, снисходительность, забота, нежность — когда-то я ощущала это. Просто мое везение кончилось, когда с Чарли случилось несчастье.

Я сморгнула слезы. Меня почему-то до глубины души тронуло то, что мама сохранила тарелочку и чашку. Разумеется, она с одержимостью хранила в нашем доме множество вещей, но все было связано с Чарли — она пыталась сделать вид, будто со дня его исчезновения ничего не изменилось. Это же совсем другое. Это касалось меня. Более того, так могла поступить любая мать. Тонкая слабая нить, соединившая меня с женщиной, которую я никогда не знала, нечто, над чем мы вместе с ней посмеялись бы, сложись все иначе. Если бы все не разрушилось. Я со вздохом убрала тарелочку и чашку обратно в шкаф и продолжила свою работу.