Пропавшие

Она даже не повернулась от плиты. Я смотрю на свои ладони. Слишком грязные, чтобы солгать. Со вздохом я встаю и иду к кухонной раковине. Минуту вода бежит по моим пальцам, потом я складываю ладони и набираю в них воды, пока она не переливается через край. Мне лень, да и мама не смотрит, поэтому я не пользуюсь мылом, хотя руки у меня липкие от грязи и пота. Вода барабанит по раковине, заглушая мамин голос. Только закрыв кран, я слышу ее.

— Я спросила, где твой брат.

Сказать правду кажется мне предательством.

— Я его не видела.

— С какого времени? — Она, не дожидаясь ответа, идет к задней двери, чтобы выглянуть на улицу. — В самом деле, ему-то следует знать, что нельзя опаздывать к чаю. Попробуй только превратиться в бунтаря-подростка, когда тебе будет столько же лет.

— Он не подросток.

— Пока нет, но иногда ведет себя именно так. Вот подожди, его отец еще узнает об этом.

Я пинаю ножку стула. Мама произносит слово, которое, я думаю, не предназначено для моих ушей, я его запоминаю, хотя знаю, что мне категорически нельзя его повторять — во всяком случае, при ней. Она возвращается к плите, быстро, со злостью накладывает мне запеченного картофеля. Некоторые ломтики соскальзывают с противня и падают на пол, и мать со стуком бросает ложку. На поданной мне тарелке еда навалена грудой. На меня таращатся два яйца, блестящие от масла, рядом с ними гора картофеля, балансирующая, как в игре в бирюльки. Я осторожно вытаскиваю снизу один ломтик картофеля и втыкаю острый конец в круглое, дрожащее яйцо. Желток вытекает на тарелку, смешиваясь с кетчупом, извилистой полоской которого я поливаю всю еду. Я ожидаю, что мне велят выйти из-за стола, раз я играю с едой, но мама оставляет меня есть в одиночестве, и я слышу, как она выходит из дома и зовет Чарли. Я роюсь в груде картофеля, жую, и этот звук слишком громок в тихой кухне. Я ем, пока не начинает болеть желудок, пока не устают челюсти. Когда мама возвращается, мне кажется, ее возмутит еда, оставленная мной на тарелке, но она выбрасывает все в помойное ведро и ничего не говорит.

Я по-прежнему сижу за столом, осоловевшая от еды, когда мама идет в коридор, чтобы позвонить моему отцу. В ее голосе прорывается тревога, тревога, заставляющая меня занервничать, хотя неприятности не у меня.

Стрелки кухонных часов скользят по циферблату, а Чарли так и не появляется, и мне становится страшно. И почти против воли, сама толком не зная почему, я ударяюсь в слезы.

Глава 2

В итоге лучшим силам Суррея понадобилось довольно-таки много времени, чтобы найти меня. Сидя спиной к дереву, я наблюдала за блекнувшим цветом неба, по мере того как солнце скользило к горизонту. Тени удлинялись и собирались вокруг меня. Под деревьями становилось темно и холодно. Я обхватила руками тесно сжатые колени в попытке сохранить тепло. Едва ли не каждую минуту я смотрела на часы без особой на то причины. Оператор не сказала точно, сколько времени потребуется полиции, чтобы добраться сюда. Да и какая разница. Можно подумать, будто меня ждали где-то в более интересном месте.

На самом деле я не считала, что убийца Дженни вернется в этот тихий лесной уголок, но сердце у меня все равно начинало колотиться при каждом внезапном шорохе или едва заметном движении. Чуть слышные звуки вокруг сообщали о присутствии животных, я не видела их, и они занимались своими делами, совершенно равнодушные к моему присутствию, но от каждого шелеста сухих листьев я нервно вздрагивала. Видимость составляла всего несколько ярдов, так как в этой части леса деревья росли очень густо, и трудно было отделаться от покалывания в затылке, говорившем, что за тобой наблюдают…

В общем и целом я с огромным облегчением услышала в отдалении голоса, сопровождаемые бормотанием и треском полицейских раций. Я поднялась, сморщившись от боли в распрямляющихся затекших конечностях, и закричала:

— Сюда!

Я замахала руками над головой, включив экран мобильника, чтобы привлечь их внимание. Наконец я их увидела, двоих, они целеустремленно двигались между деревьями, специальные куртки светились в сумерках. Это оказались двое мужчин: один коренастый средних лет, другой помоложе и постройнее. Коренастый шел первым и, сразу стало ясно, являлся старшим.

— Вы Сара Финч? — спросил он, слегка споткнувшись на подходе ко мне. Я кивнула. Он остановился, упершись руками в колени, и опасно раскашлялся. — Далековато от дороги, — объяснил он наконец сдавленным голосом, потом выкашлял что-то неописуемое и сплюнул себе под ноги. — Не привык ко всем этим упражнениям.

Достав носовой платок, он вытер пот с трясущихся щек, испещренных ниточками лопнувших сосудов.

— Я констебль Энсон, а это констебль Макэвой, — сказал он, указывая на коллегу.

Констебль Макэвой застенчиво мне улыбнулся. При ближайшем рассмотрении он оказался совсем молоденьким. Они до странности не подходили друг другу, и я невольно задалась вопросом, не относящимся к делу: какие у них могут быть общие темы для разговоров?

Энсон отдышался.