Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек

Отсюда открывается восхитительный вид. По одну сторону — лес, простирающийся до самого моря. По другую — равнина, а дальше — трясина, испещренная окнами воды, торфяные разработки и ручей. А за ними — поля, пашни, крохотные белые домики и хутора. Озеро с удивительной свинцово-серой поверхностью. Еще дальше — леса и холмы.

Перед Джонсоном раскинулась огромная географическая карта с церквами и мельницами и крошечными коровами. Шоссе вытянулось, как узкая белая лента. Он даже узнает тот маленький автомобиль, что так быстро катится там, по этой ленте. Это, конечно, Хагехольм: беспокойная душа снова куда-то несется.

Изредка еще попадаются цветущие кустики вереска. Немножко синих колокольчиков и мелкие, желтые бессмертники, уцелевшие от ночных заморозков.

Джонсон нагибается, срывает несколько цветков и вдыхает их аромат. У них такой замечательный терпкий запах!

И вдруг он слышит чей-то гневный голос и испуганно втягивает голову в плечи.

—      Эй, эй! Алло! Какого черта вы здесь делаете? Это — частное владение! С какой стати вы рвете мои цветы?

Внезапно выплывает фигура мужчины в сером пальто. Он обозлен, вне себя от гнева и кричит так, как никогда не позволил бы себе кричать в другое время. Он человек благовоспитанный, ибо получил прекрасное образование, окончил школу и общается с культурными людьми.

Если бы он встретился с мистером Джонсоном где-нибудь в обществе, он был бы, конечно, изысканно любезен и обходителен. Но здесь, среди степей и холмов, он начисто забыл о европейской цивилизации. Он орет и ругается. Машет сжатыми кулаками, как будто вот-вот полезет в драку. И все оттого, что кто-то посягнул на его собственность!

—      Вы что, не видели таблички с надписью? А ну-ка, немедленно убирайтесь отсюда! Этакая наглость, черт побери!

—      Очень прошу извинить меня! Я не заметил никаких надписей. К тому же я полагал, что это полевые цветы и их можно рвать.

—      Полевые? Да, разумеется, это полевые цветы. И все равно их никто не смеет обрывать. Это — мои цветы. И мой участок. Я ухлопал уйму денег на то, чтобы установить таблички, а какие-то злоумышленники приходят и уносят их. За один только последний год я потратил на таблички свыше двухсот крон, а они исчезают одна за другой!

—      Прошу простить меня. Я тотчас же уйду. Я в самом деле не видел никаких табличек.

—      Вы что ж, живете где-нибудь поблизости?

Голос разгневанного господина звучит как будто помягче.

—      Да. Я поселился у Йенса Йенсена, в белом доме, вон там внизу.

—      Ах, так... Ну, в таком случае я не возражаю против того, чтобы вы прогуливались здесь. Раз вы здесь поселились, то, конечно, если хотите, можете пользоваться этой тропинкой. Против этого я не возражаю. Но я не позволю, чтобы здесь шатались все эти копенгагенцы, воскресные гости. И пусть они не трогают моих цветов, уж за этим я послежу!

Теперь он был уже настроен вполне дружелюбно, снова вернувшись в лоно цивилизации.

—      Да. Здесь наверху у нас очень красиво. Что за благодатный край! Я сам большую часть года живу здесь. Вон в том красном доме. Доктор Эйегод, — представился он.

—      Джонсон.

Оба любезно раскланялись.

—      Вы, конечно, можете приходить сюда в любое время, когда вам заблагорассудится. Я только очень болею за мои цветочки. А по воскресным дням сюда устремляются целые полчища. Вы ведь понимаете, как это может бесить!

—      Да-да. Конечно. Я вас очень хорошо понимаю!

Оба собеседника приветливо приподняли шляпы, и каждый пошел своей дорогой.

Доктор Эйегод — не единственный копенгагенец, живущий здесь почти круглый год. Все эти маленькие крестьянские домики, рассыпанные между холмами, принадлежат копенгагенцам. Люди это образованные и известные. Они — большие поклонники красоты, умеют ценить природу и потому так усердно следят за тем, чтобы простой люд не портил им пейзажа. Некоторые из них — художники, из тех, что вечно рисуют одни и те же сюжеты: холмы, деревья, летние ночи и туман над болотами...

Домики их кажутся еще более деревенскими, чем дома крестьян. Они крыты соломой, что предписывается уставом общества, занимающегося продажей местных земельных участков.

Обитатели этих домиков не какие-нибудь дикари или вандалы, вторгшиеся в сельский пейзаж. Они считают своим долгом сохранять эти холмы в их первобытном состоянии. Здесь запрещается разводить сады и ставить заборы: пусть вереск, трава и песчанка растут как им заблагорассудится. Исконно-датский ландшафт в сочетании с хорошо разросшимися здесь австрийской горной сосной, немецкой пихтой и сибирским кедром должен остаться неприкосновенным. Защита природы осуществлялась тут в добровольном порядке еще задолго до создания общества защиты зеленых насаждений.