Пропавший чиновник

Здесь повсюду проложены длинные, прямые, как стрела, Просеки. Некоторые тянутся ровной линией через весь лес. С какого–нибудь холма можно проследить такую просеку на целые мили. Один бог ведает, где она кончается.

Нужно как–нибудь пройти до самого конца, чтобы увидеть, куда же она ведет.

Герберт Джонсон уже раньше питал такое намерение. Но из этого ничего не вышло. Да никогда и не выйдет.

Он возвращается лесом домой по той самой тропинке, которой ему разрешил пользоваться доктор Эйегод.

Перед домом Йенсена — несколько автомобилей. Один из них — фордик Хагехольма, владелец его стоит на дороге вместе с другими мужчинами.

— Вот он, — кричит Хагехольм, указывая на Герберта Джонсона. — Берегитесь! Это он.

— Здравствуйте, Теодор Амстед! — говорит один из этих людей. На нем непромокаемая куртка, и на штанах велосипедные зажимы. — Так вот вы, значит, где скрываетесь!

— Осторожнее! — кричит Хагехольм. — Примите же меры, чтобы он не удрал.

— Никуда он не удерет! — говорит один из полицейских. Схватив Теодора Амстеда за рукав, он крепко держит его.

Арестованный озирается по сторонам.

Он бросает взгляд на голубой дощатый забор, видит Хагехольма, Йенсена, Карен и каких–то незнакомцев.

Все это как сон, как будто совершается это не с ним, а с кем–то другим, а его совсем не касается.

На окне стоит несколько банок, а в них водоросли, улитки и злые водяные насекомые. Кто–нибудь, вероятно, позаботится об аквариумах.

Теодор Амстед не противится естественному ходу событий. Он привык к тому, что инициативу берут в свои руки другие, привык находиться под опекой.

Полицейский вталкивает его в машину. Хлопает дверца, заводится мотор.

Хагехольм качает головой.

— Не умеют даже как следует арестовать человека! Да он мог бы сто раз удрать. Почему у них не было с собой наручников?

Лицо у Хагехольма- даже посинело от волнения. Он отправляется в город к тюрьме — узнать что–нибудь новенькое.

Если он понадобится как свидетель, — что ж, пожалуйста, он всегда готов служить.

Быть может, за поимку преступника назначена награда. И Хагехольм намерен заявить на нее претензию. Ведь он всегда считал, что с американцем что–то неладно. Разве не говорил он этого Йенсену и прочим? И если назначена награда…

Хагехольм мчится по шоссе на своем фордике. Беспокойная он душа!..

Часть третья

44

В квартире Амстеда на улице Херлуф–Троллесгаде сидит молодой человек.

Стройный и смазливый молодой человек. Он сидит в кабинете, в кожаном кресле, за турецким курительным столиком. Но не курит. Не выносит табачного дыма. Спиртных напитков он тоже избегает. Алкоголь может погубить тот особый дар, которым он наделен.

Это Эйнер Ольсен, медиум, посредник между фру Амстед и ее покойным мужем.

В квартире все осталось, как было. На лакированном ломберном столике стоит портрет Теодора Амстеда в кожаной рамке. Амстед чуть–чуть смущенно оглядывает комнату. На лбу у него две глубокие скорбные складки.

В кабинете царит полумрак, какой бывает во время спиритических сеансов. Желтовато–коричневый пергаментный абажур с отделкой из парчи и шелковой бахромой затеняет лампу. Освещенная этими бронзово–желтыми отблесками, фру Амстед выглядит совсем молодой.

Они сидят в «берлоге» Теодора Амстеда и беседуют о жизни и смерти, которая на самом деле есть не смерть, а лишь изменение состояния, переход в другой мир.

Фру Друссе, поэтесса, в свое время принесла фру Амстед весть из мира духовного. Но фру Друссе уже не бывает на улице Херлуф–Троллесгаде. Эти две дамы теперь не узнают друг друга. Их теплая дружба перешла в ожесточенную вражду.

Разлад у них начался с чисто религиозных вопросов. А затем прибавилось и еще кое–что. Пропасть, разделяющая их, глубока и непреодолима.

Фру Амстед, правда, уверовала в спиритизм, но не вступила в такие тесные и сердечные отношения с братьями и сестрами по общине, как фру Друссе, и не открыла им свою душу.

Присутствуя на спиритических сеансах, фру Амстед научилась пользоваться тем остроумным духовным механизмом, который устанавливает связь между потусторонним миром и теми, кто еще живет на земле.

Но она не регулярно посещает храм, не является ревностным участником богослужений, не возносит вместе со всей общиной молитв. Она не вербует новых братьев и сестер. И не оказывает кружку верующих той материальной поддержки, которой можно было ожидать от такой состоятельной особы.

— У нее лишь чисто эгоистический интерес к спиритизму, — говорит фру Друссе. — Она все еще проникнута земным высокомерием. Нет, она не из тех сестер, которые самозабвенно служат нашему делу. Ее душа черства и предана мирской суете.

Это суровые слова. Но за ними последовали еще более оскорбительные упреки и обвинения, которые фру Друссе высказала в присутствии владельца типографии Да- маскуса и самой фру Амстед; о примирении между двумя приятельницами уже не могло быть и речи.