Пропажа свидетеля

Коньков познакомился с Дункаем еще в Приморске, в ту пору, когда уволился из милиции. Семен Хылович учился в краевой партшколе, а Коньков был внештатным корреспондентом молодежной газеты, заочно учился в университете на юридическом факультете и еще подрабатывал шофером. Однажды он возил по городу удэгейскую делегацию из Бурлитского района. Старшим этой делегации был Дункай. Разговорились. Оказалось, что у них был общий знакомый - старшина милиции Сережкин.

Старшине Сережкину Коньков когда-то помогал распутать дело о краже в селе Переваловском. А Дункай был односельчанином этого Сережкина, ходил в парторгах колхоза имени Чапаева, а потом уж попал в партшколу. Дункай был нанайцем, выросшим в русском селе Тамбовке, говорил отменно по-русски, по-нанайски и по-удэгейски. После окончания партшколы его и направили сюда, на Верею, председателем охотно-промысловой артели, где поселился, по выражению самого Дункая, целый интернационал. Здесь, в артели, знание языков очень пригодилось Семену Хыловичу.

А года через три попал сюда, в Воскресенский район, и Коньков; хоть и окончил он юридический факультет заочно, но устроиться следователем в Приморске, так, чтобы и квартиру получить, не смог; а жить в частных комнатенках надоело, к тому же стал подрастать ребенок. И жена забастовала. Вот Коньков и явился с повинной опять в милицию...

Его встретили радушно, простили старый грех, но предложили самый захолустный район, где была готовая квартира. Делать нечего, Коньков согласился. Поселились они в Воскресенском, жена пошла работать учительницей, а Коньков стал районным уполномоченным и в зимнее время не раз охотился со своим старым другом Дункаем.

Семен Хылович встретил его сегодня по-барски: на столе стояла обливная чашка, полная розоватой талы [нанайское блюдо, строганина из свежей рыбы] из тайменя, присыпанная перцем и черемшой, глубокая тарелка красной икры, нарезанная крупными кусками юкола [провяленная на солнце кета], пропитанная горячим сентябрьским солнцем и оттого облитая проступившим ароматным жиром золотистого оттенка, да еще целая жаровня запеченных радужных хариусов. И бутылка водки посреди стола, и рюмочки, и бокалы желтоватого сока лимонника, который до краев наполнял высокую стеклянную поставку. И вдобавок ко всему - хрустальная ваза, полная, будто золотыми слитками, нарезанного кусками сотового меда.

- Семен Хылович, да разве можно голодного человека встречать таким пиршеством? Я умру от аппетита, не дотянув до стола! - сказал Коньков, оглядывая все это богатство.

- Все свое. Сам добывал, - смущенно и радостно улыбался Дункай. Садись, пожалуйста!

На Дункае была рубашка с закатанными по локоть рукавами и с распахнутым воротом, обнажавшим его крепкое тело цвета мореного дуба. Голову он коротко стриг, отчего его черные волосы торчали густо и ровно, придавая голове форму идеального шара.

- А где Оника? - спросил Коньков, присаживаясь к столу.

- Вот он я! - смеясь, выглянула с кухни, из-за цветной занавески, маленькая, похожая на школьницу жена Дункая.

- Отчего ж вы не за столом?

- Я сытый. Кушайте на здоровье! - и скрылась опять на кухне.

- Мы выпьем первую рюмку за ее здоровье. Вот и ей почет, - посмеивался Дункай, наливая в рюмки водку.

- А ты знаешь, сюда Зуев заезжал, - сказал Коньков, ожидая вызвать у него удивление.

- Я в окно видел, - равнодушно ответил тот.

- А чего ж ты в контору не пришел?

- Зачем? Что нужно, ты и здесь спросишь.

- Пра-авильно! - шутливо произнес Коньков. - А еще знаешь, почему ты не зашел?

- Ну?

- Не любишь ты его.

- Тоже правильно. Ну, поехали!

Они выпили, выдохнули, как по команде, и стали закусывать.

- Он мне, между прочим, рассказывал про Ингу, племянницу Кончуги.

- Есть такая.

- Что она делает?

- Заведующая нашего медпункта.

- Говорит, что она с Калгановым была знакома?

- Была.

Дункай ел, пил, потчевал гостя и ласково поглядывал на него. И Коньков чокался с ласковой улыбкой, ел, хвалил талу, форели и вдруг сказал:

- Слушай, а что у вас тут с Калгановым было? Говорят - он в суд грозился подать на артель?

Дункай вздохнул, отложил вилку и, подаваясь грудью на стол, спросил:

- Это Зуев говорил?

- Допустим. А что, неправда?

- Правда. Мы семь пантачей взяли сверх плана. Вот из-за этого и был скандал.

- Как же так? - Коньков с удивлением развел руками. - Ты, что ли, разрешил?

Дункай поморщился от досады и сказал таким тоном, каким отвечают, оправдываясь при недоразумении:

- Ну, зверь же не корова, во дворе не стоит. Как ты его сосчитаешь? Пошли охотники в тайгу - кто ни одного не убил, кто двух. А лицензии даем на бригаду.

- А почему не каждому в отдельности?

- Потому что у нас нет таперских участков.

Коньков не понял: при чем тут таперские участки? И решил зайти с другого конца:

- Скажи, пожалуйста, Батани Кончуга знаком был до этого с Калгановым?

- Знаком.

- Говорят, Калганов у него карабин отбирал. Кончуга, наверное, обиделся?

- Зачем обиделся? Калганов добрый человек. Отбирал, да отдал. Кончуга не браконьер.

- Но стрелял без лицензии?

- Я ж тебе сказал, что наши лицензии вроде разнарядки, бумажки для отчетности.