Прорабы духа

Вторую ночь без всякой дрожи
под круглой красною луной
отвесно врезана дорожка
неумолимою рукой.

Ты говоришь: «То зодчий ада,

чтобы задумалась толпа,
нас тешит планом и фасадом
огненновидного столба».

~~~

Безоблачное небо.
Вороны черный зонт.
Сверкнул, как ручка, клюв.
Где спрятаться, свернув?

Грузинский храм

У храма, где погода голубая,
я деревце ореха посадил.
«Тимотес, — повторяю я. — Убани,
ты — самых синих фресок монастырь».

Я через год вернулся.

Древо это растет наклонно, ствол перекося.
Оно тянулось к фресковому свету,
чей синий пересилил небеса.

Три синих (Послесловие к трехтомнику)

Прощайте, три тома,
Вы синими родились.
Прощайте, три дома —
Жизнь — Смерть — Высь.

Бог, видно, прошляпил,

на вас ледерин не учел —
одел вас в оставшийся штапель,
ошибочной сини клочок!

Прощайте, три синих!

Кого я на вас подпишу?
Непереносимо,
что кто-то идет к стеллажу.

Спустя сто лет точно

возьмет гениальный сопляк,
сверкнув голубою пощечиной,
надписанный мной экземпляр…

Ты знаешь лишь черное небо,

космические корабли.
Возьми его в синих брикетах,
как я его видел с Земли.

Потомок, возьми три тома

земных надежд и потерь, о
сыпавшемуся золотому
не верь. Только синему верь.

За это небо невнятное,

за высь
кормящиеся мной стервятники
за подписку дрались.

Пацан, в наших днях отрытых

найди свою мерку крыл,
как в лермонтовских палитрах
Врубель себя открыл.

Я жил в проклятых трясинах,

но небо я синим знал.
Прощайте, три синих!
Кто тройкой Россию назвал?

Зачем-то ведь Бог прошляпил,

одну звезду не учел —
одел ее в зрячий штапель,
такой одинокий зрачок!

Вы нас обогнали, сирых.

На телеэлементах гальюн.
Но поют ли вам Сирин,
Алконост, Гамаюн?

Когда ты их вынешь с полки,

то щелка небытия
откроется ровно настолько,
сколько жизнь занимала меня.

Куда вы, томы, девались?

Не дрейфь. Ты ищешь не тут.
Три синие адидаса
Москвой-рекою бегут.

Мужик, пробежимся с ними?

И что означает синь?
Я думаю — это Жизнь.
Прощайте, три синих!

~~~

Иду я росой предпокосной
словить электричку скорей.
Паслен и кукушкины слезы
обплачут меня до колен.

И долго еще эти травы,

темнея каймою внизу,
как будто по матери траур,
на брючинах серых ношу.

~~~