Пророчества книги Даниила: происхождение, история экзегетики, толкование. Царство святых Всевышнего и мировая история

Другой особенностью древнееврейского мышления, тесно связанной с понятием «коллективной личности», Рассел называет принцип идентичности подобных событий, происходивших в разные исторические эпохи. Так, вавилонский плен уподобляется египетскому рабству, а освобождение из него рисуется в качества повторения исхода из Египта. Подобная черта позволяла авторам апокалиптических произведений в некотором смысле отождествлять себя с мудрецами древности, оказывавшимися в схожих жизненных обстоятельствах. Зачастую в подобном принципе содержится ключ к атрибуции псевдоэпиграфических произведений: автор каждый раз выбирал в качестве получателя откровения наиболее подходящую для этого легендарную фигуру. Так, автор книги Даниила совершенно явно сделал Даниила получателем откровения о гонениях Антиоха и об осквернении Храма именно под влиянием известных ему арамейских историй о пророке и его друзьях, содержащихся в первой части книги. В них мы видим историю пророка, ставшего свидетелем разорения Иерусалима и осквернения священных сосудов Храма (Дан 1, Дан 5), пророка, живущего при дворе возгордившегося и обезумевшего царя (Дан 4), принуждающего всех поклоняться воздвигнутому им идолу (Дан 3), пророка, вместе со своими друзьями выступающего исповедником иудейской веры даже под угрозой смерти (Дан 3, Дан 6). Все эти обстоятельства представлялись автору книги Даниила весьма близкими к тому, что происходило при Антиохе Епифане, что позволило ему отождествить себя и своих единомышленников с Даниилом и его друзьями.

Еще одна интересная сторона псевдоэпиграфии, отмеченная целым рядом исследователей, относится к вопросу о возможном реальном визионерском опыте, стоящем за произведениями авторов еврейских апокалиптических сочинений. Этот вопрос, пожалуй, разобран и аргументирован наиболее основательно, практически не оставляя сомнения в том, что во многих случаях их авторы описывали свой реальный мистический опыт, приписывая его кому-либо из мудрецов древности. Аргументы в пользу этой точки зрения довольно многочисленны. Можно начать хотя бы с того, что очевидно, что авторы столь серьезных религиозных сочинений, в некоторых случаях принадлежащие к преследуемым религиозным группам, высоко оценивающим идею мученичества за веру (ярким примером здесь может быть книга Даниила), не стали бы прибегать к сознательной лжи относительно содержания своего пророческого опыта; напротив, псевдоэпиграфическая атрибуция отчасти была одним из способов более эффективно донести его до окружающих37. Кроме этого общего соображения к подобному выводу нас подталкивает целый ряд наблюдений над текстами псевдоэпиграфических сочинений: при их анализе становится очевидно, что авторы не просто использовали некоторые литературные шаблоны, а говорили о своем реальном мистическом опыте.

Подробное изложение этой точки зрения принадлежит Д. Расселу. Он полагает, что в своих сочинениях авторы по крайней мере некоторых псевдоэпиграфов сообщали читателю о своем реальном визионерском опыте. По его мнению, автор подобного сочинения «приписывал тому, под чьим именем он писал, такой опыт, который он сам ожидал получить в качестве послания, и многое из которого могло быть реальным опытом, который, как полагал автор, был вдохновлен свыше»38. В этом отношении апокалиптическая литература имеет ряд примечательных особенностей. В ней гораздо чаще, чем в литературе пророков, встречаются указания на получение мистического опыта – описания снов, видений и даже вознесения на небо. Все описанные формы получения откровений были вполне реальными способами «коммуникации с высшим миром», характерными как для древневосточной и древнееврейской, так и для античной и раннехристианской традиции39. Уже исходя из этого можно предположить, что авторы псевдоэпиграфов вполне могли переживать и, скорее всего, действительно переживали подобный опыт. Особый интерес здесь представляют описания психологической реакции духовидцев на получение откровений, которые настолько конкретны и правдоподобны, что вполне можно предположить, что за ними стоит нечто большее, чем литературная условность. Многочисленные примеры этого мы можем видеть и в книге Даниила. Так, после своего пророческого сна пророк говорит, что «меня, Даниила, сильно смущали размышления мои, и лицо мое изменилось» (Дан 7, 28); после видения, в котором пророк переносится в Сузы, «Даниил изнемог и болел несколько дней <…> изумлен был видением сим и не понимал его» (Дан 8, 27).