Пророчество Корана

Со звонниц Сальвадора и Святого Николая известили вечерню, вдалеке послышались молитвенные напевы. Яго поглядывал на иерарха, который вместе с доном Нуньо шепотом возносил хвалу святой Марии, сам похожий на каноническое изображение святого. Потом врач невольно вздохнул, его душа разрывалась в противоречиях, заново взвешивая доводы и предполагаемые действия архиепископа в разоблачении заговора королевы. Все это не переставало попахивать коварной низостью, непозволительной дерзостью, но в качестве министра короны архиепископ поступал безупречно. «И на таких мерзостях держится корона и христианская власть?» — думал Яго.

— Мы благодарны вам, мастер Яго, за ваш вклад в умиротворение королевства, — заверил его дон Нуньо с открытой улыбкой.

Прелат протянул руку с перстнем всем участникам беседы и, не говоря ни слова, покинул библиотеку, запахнув пурпурную мантию. На выходе его ждал закрытый экипаж с серебряным пиком, увенчанным крестом. Ни для кого не возникло бы никаких вопросов в связи с его визитом в дом обращенного врача, потому что посещал он его часто из-за приступов подагры. Шедший следом дон Нуньо бросил несколько мара-веди нищему на оловянную тарелочку, и вскоре послышались сухие удары кнута, лошади тронулись в путь.

— В голове не укладывается, — поделился с хозяином Яго, — что королева Мария могла бы учинить подобный заговор из мести. Она же играет с огнем.

— Королевство раскалывается на два лагеря, что может привести ко многим бедам, — уверил его Церцер. — С одной стороны — те, кто поддерживает бастардов-близнецов дона Фадрике и дона Энрике, то есть братьев Трастамара, а с другой — те, кто за принца, их в народе по секрету прозвали «ряженые».

— Почему ряженые? Непонятно, — удивился Яго.

— Ну, вы же в городе недавно. Среди простого люда уже несколько лет ходит байка, весьма похожая на правду, о том, что принц дон Педро также не является законным сыном короля, нашего господина, его отец — состоятельный еврей по имени Педро Хиль, отсюда и «ряженые», потому что было время, когда этот Хиль ходил в признанных фаворитах королевы и часто бывал в ее спальне в Сан-Клементе.

— Тогда получается, что спор ведут между собой одни бастарды, — сострил Яго, и оба рассмеялись.

— Со временем, попомните мои слова, эти две непримиримые банды доведут наши земли до разрухи. Поэтому мы и молим всевышнего, чтобы он хранил жизнь дона Альфонса, иначе Кастилия превратится в поле трагического противостояния драчливых петухов.

Яго решил, что пора идти, он попрощался с Церцером, тепло его обняв, а также с Самуэлем де Уэром, который протянул ему обе руки.

— Заходите ко мне в гости, — тепло сказал он. — Мы с вами о многом можем поговорить.

* * *

Фарфан, слушая скрип гусиного пера Яго, не забывал следить за светильником. Яго едва попробовал суп, для него приготовленный, а еще слуга отметил, что временами хозяин глубоко задумывается. Наконец мерный скрип прялки Андреи прекратился, и можно было без помех заснуть, отдавшись домашнему уюту и душевному покою.

Confiteor Deo omnipotenti [88]

Темная тень башни кафедрального собора падала на окно комнаты архиепископа Санчеса, который постарался придать своему лицу не гневное, а доброжелательное выражение.

Послышался робкий стук в дверь, вошел этот презренный брат Ламберто, раздувшийся от водянки, поднаторевший в лукавстве и всяких кознях, но сейчас, на середине комнаты, имевший смиренный вид. Он заметно потел, нервно сплетая руки над красно-синим крестом, знаком принадлежности к братству. Глаза его под пухлыми веками выражали беспокойство.

Шаркая сандалиями по полу, отделанному под мрамор, он подошел к прелату, который предупредительно протянул ему перстень, свободно развалившись под строгим балдахином лицом к окну, одетый в тунику из фиолетовой ткани. Нагрудный крест с сапфирами и топазами посверкивал на его впалой груди, оттеняя проницательный взгляд.

— Pax tecum, fater [89], — приветствовал сухо архиепископ.

— Et cum spiritu tuo, episcope reverendisime [90], — пробормотал клирик.

В комнате стоял душный и недвижный воздух, слабый вечерний свет желтил переносной камин с красными углями, шкаф, заполненный кипами бумаг, старые военные доспехи из Падуи и темный алтарь, где трепетала пара свечей под черным распятием, выступавшим из дерева, будто аспид. Бархатные ткани покрывали стены, лишенные украшений.

— Adsumus [91], — нарушил тишину монах, перекрестился и провел тыльной стороной ладони по поджатым губам.

Архиепископ со своим обычным печальным выражением лица указал на табурет перед собой.