Пророчица

Я смотрю на сочинение детектива, как на интересную игру. Мне попала в руки загадка (на мой взгляд, интересная), когда-то я сам ломал над ней голову, а теперь хочу предложить ее читателям. Мой — авторский — интерес требует так изложить обстоятельства дела, чтобы, сообщив читателям все необходимые факты, не натолкнуть их на решение загадки, не выдать невольно правильный путь к раскрытию тайн раньше назначенного времени. Задача, которую я себе ставлю, — построить свое повествование так, чтобы читатель не смог самостоятельно разгадать загадку и получил ее решение из рук автора. Удастся мне это — я выиграл, сумел достичь поставленной себе цели, не удастся — ну, что ж — на то и игра. Исходя из так поставленных условий, мне как автору нет ни малейшего смысла жульничать в этой игре и утаивать от читателя некие более или менее важные элементы своей истории, знание которых позволяет сделать правильные выводы и найти разгадку. Как только я вступлю на этот путь, игра для меня закончится, и колочение по клавишам превратится в рутинный, не представляющий никакого интереса трудовой процесс, за который мне, вероятно, никто не заплатит и который не принесет мне ни капли удовольствия.

Игра остается игрой лишь до тех пор, пока она честная. Мне нравится само выражение — «честная игра» — fair play, за которым стоит представление о «спортивном поведении» и о классическом типе английского джентльмена — человека, чье поведение определяется не нуждой и вытекающим из нее стремлением нагреть кого удастся на пару шиллингов, а лишь его собственными понятиями о приличном и неприличном, о подлом и благородном, об интересном и неинтересном. Он джентльмен настолько, насколько остается законодателем самому себе, не отклоняясь от своих принципов ни соображениями выгоды, ни давлением извне. Именно такой идеал джентльмена, широко распространившийся среди европейских читателей, и послужил внелитературной основой появления детектива — жанра, ориентированного на спортивное поведение всех участников и на соблюдение ими правил честной игры.

Прощу прощения за это — опять же, вынужденное — отступление, которое, я надеюсь, если и не снимет с автора вину за оттягивание того момента, когда, наконец, он сможет непосредственно приступить к рассказу о давних кровавых событиях, то хотя бы убедит читателя в моем искреннем стремлении написать хороший детектив — стремлении, как я считаю, благородном, даже если оно и остается, в данном конкретном случае, не подкрепленным литературными способностями неопытного сочинителя. Теперь, объяснившись с читателем, я могу с чистым сердцем приступить к намеченному описанию персонажей своего романа. Все они — жильцы той самой коммунальной квартиры, о которой уже шла речь. А потому пойдем по порядку.

Квартира, вход в которую был устроен с правого торца дома (если смотреть со стороны фасада), начиналась небольшими сенцами, куда входящий вступал прямо с невысокого крылечка, и чья дверь запиралась на старинный висячий замок лишь тогда, когда в квартире не оставалось никого из жильцов. Воровать в сенях было нечего, они были совершенно пусты, разве что зимой здесь лежал веник, которым обметали с валенок налипший снег. Из сеней ты попадал в узенький двухметровой длины коридорчик, который тоже был пуст: голые стены, внизу до уровня плеч среднего человека крашеные масляной грязновато-зеленой краской панели, выключатель, чуть выше мирно жужжащий электрический счетчик с тремя вкрученными в него пробками, вверху побеленный и уже начинающий растрескиваться потолок, с которого свисает на длинном шнуре слабая электрическая лампочка без абажура, — вот и вся обстановка, если не считать запылившихся перекрученных электрических проводов на роликах, тянущихся от счетчика к лампочке, к выключателю и уходящих вглубь квартиры. Даже обычной в таких местах вешалки с изогнутыми двойными крючками и полочкой для шляп и шапок здесь не было — каждый раздевался в своих личных апартаментах.