Пророк

Город, по которому они ехали, был полон каменных серых домов, украшенных виньетками — где полегкомысленнее, где помрачнее, где посовременнее, где постариннее, где потемнее, где посветлее, где пороскошнее, где поскупее. Он был полон соборов, площадей, мостовых, асфальта, небоскребов, готических замков, аккуратных мещанских домишек, памятников архитектуры, смрадных трущоб, офисов, контор, представительств, музеев, обменных пунктов, супермаркетов, кафешек, пивнушек; центров труда и центров досуга, центров жизни и центров смерти, центров радости и центров горя; заносчивости цивилизации и мудрости веков; что ни придумай — все было в этом городе.

Они ехали по его улицам.

Некоторые улицы были совершенно пусты. Некоторые, наоборот, были набиты, как метро в час пик. Клерками, работягами, лавочниками, панками, неграми, миллионерами, адвентистами Седьмого Дня, туристами. Это был большой город.

Зазоры между домами были разные. Некоторые были широченными современными проспектами, некоторые — узенькими средневековыми мощеными улочками. Город строился очень долго, разными поколениями, которые ничего не знали друг о друге. Строился он и сейчас.

На площадях стояли памятники; или памятники тем, кто раньше назывался «святым», причем на скульптурах был изображен какой-то сюжет — уже никто не помнил ни самого святого, ни, тем более, сюжета; или памятники тем, кто раньше назывался «воин», как правило в старом рыцарском облачении, иногда тоже с каким-то сюжетом — и, точно так же, никто не помнил, что это за воин и что это за сюжет.

Примерно каждый четвертый памятник, однако, был не воину и не святому. Эти, другие, памятники были абсолютно одинаковы. На них был изображен человек в терновом венце, выходящий откуда-то. Непонятно, каким образом тот, кто его делал, добился такого эффекта. Но было совершенно ясно, что этот человек именно откуда-то выходит и только-только вошел сюда, где стоит сейчас. Откуда он вышел? Непонятно. Из воды, из тьмы, из огня?

Лишь немногие памятники были не теми, не другими и не третьими.

Он ехал, весь обмякнув, как свежий покойник. Так же, как и кофепитие, это тоже было его время. Время поездки на работу. Так же мечталось, отдыхалось, почти грезилось.

Они собирались в этом разрушенном войной павильоне. Это было далеко, но иногда они доходили досюда. В павильоне оставались пепелища их костров. И росписи углем на стенах: «Киса», «Грыжа», «Парамон»… Рядом было прекрасное старинное озеро. Они подолгу пускали блины по воде. Он, помнится, здорово насобачился. Сиреневыми летними вечерами, когда закат делает розовыми выпуклые пушечные облака.

Ничего из этого города их не интересовало. Им было нужно туда, где располагались КОНТОРЫ.

Конторки, конторы, конторищи.

Вот они проезжают мимо Главной Конторы.

У ворот в Главную Контору с обоих боков сидели, изготовясь, два льва. Во львах было что-то змеиное. Дорожка в главный вход была лирически присыпана осенними листьями. Здание было тем, что раньше называлось «дворец». У самого входа стояли два гвардейца, с усами и грудью колесом.

Недавно прошли Всеобщие Судьбоносные Выборы. Каждый четвертый высказался за убийцу. Точнее за того, кто оправдывал убийц. Значит, каждый четвертый — убийца. Я окружен убийцами. Как странно и как просто. Я уже привык жить среди убийц, хотя я не представляю, как можно к этому привыкнуть.

Вдруг он услышал огромный, громовой голос, идущий из какой-то огромной, непонятно где расположенной пустоты. Голос был его собственный, но шел он извне, из ниоткуда. Он слушал его.

Ты, который поставил скромную галочку против фамилии «Гитлер», стократ виновнее любого бандита или серийного убийцы. И если есть ад, то сначала ТЫ будешь гореть там — все вы, сколько вас там было миллионов, — а уж потом они, по остаточному принципу. Они по крайней мере рискуют, а вы и не рискуете, точнее, думаете, что не рискуете, а значит, и вправду не рискуете. Думаете, что спрячетесь за какими-нибудь большими словами, вроде «народ», «история». Нашкодить, напаскудничать, а потом ныть — вот и все, что вы можете. Но от МЕНЯ вы не спрячетесь. Я каждого, каждого найду.

Вас обманули? Не будь сукиным сыном, и никто тебя не обманет! Ты, обманутый, просто хочешь подвинуть шашку рукавом и ждешь санкции на это, потому что боишься сделать это сам. Обманов нет — есть санкции. Санкции на что хочешь.

Вот, например, меня, почему меня никто ни разу не обманул? Никто и никогда? Я хочу, чтобы меня обманули. Я сам обманываться рад, так обманите! Ну? Не можете…

Он вспомнил Варшавское гетто. Подыхающие евреи, гогочущая публика. Каждый такой гогочущий — наш сосед по лестничной площадке, мировой мужик, сослуживец, с которым очень хорошо выйти покурить на сон грядущий. Прекрасный семьянин, в общем. И достопочтенный избиратель.

Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Ладно, спокойно. Чего это я? Как ребенок все равно что… хе-хе… Пора бы уж привыкнуть, где живешь. С КЕМ РЯДОМ живешь.

Ненадолго они вырвались из скопления зданий-контор и ехали по набережной Реки.