Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)

Хайнэ пришёл в окончательное уныние, предчувствуя «воспитательную» сцену — как тогда, когда Иннин уложила его в постель с собой и Хатори, и они проспали всю ночь втроём.

 Сейчас она постарается на каком-нибудь наглядном примере продемонстрировать, что малышу нужен не только заботливый отец, но и любящий дядя…

— Иннин, не надо! — не выдержал он. — Я не смогу полюбить вашего ребёнка, точно знаю, что не смогу! Я обещаю, что не буду плохо с ним обращаться или демонстрировать ему своё отношение, но не требуй от меня большего, не требуй слишком много, я очень тебя прошу!

Иннин широко раскрыла глаза.

— Причём тут ребёнок? — спросила она. — Ты нужен мне, идиот. Тебя постоянно нет дома, а Хатори не слишком-то разговорчив, сам знаешь. Я отвыкла от такой жизни, во дворце всё-таки было много людей, а здесь нет никого. Мне мало общения. Я чувствую себя умалишённой, целыми днями разговаривая с собственным животом!

— Да ну уж, — пробормотал Хайнэ. — Все будущие матери так делают. Наверное.

Ниси, в его воображении, по крайней мере, делала.

— Может, и делают, но мне уже хочется услышать хоть что-нибудь в ответ, — хмыкнула Иннин. — Даже если это будет сказано твоим ворчливым или страдальческим тоном, зануда! Так что пошли со мной.

Хайнэ, и без того пристыженный, не смог отказаться.

Иннин привела его в свою комнату, светлую и просторную; с балкона открывался неописуемый вид на горы и ущелье, по дну которого с рёвом проносил свои прозрачные воды бурный поток.

— Тебе не мешает этот звук? По-моему, тут просто невозможно спать! — заметил Хайнэ, несколько кривя душой: на самом деле, шум реки ему нравился.

— Нет, это самый волшебный звук на свете, — возразила Иннин, усаживаясь на постель. — Он таит в себе мощь и ярость… Саму жизнь в её кипучести, стремлении сломать любые преграды на её пути, подчинить всё своей воле. В жизни это выглядит некрасиво, особенно с нашим стремлением к утончённости, но в природе — ничуть. Это прекрасно.

Слова сестры произвели на Хайнэ впечатление, однако он не желал в этом признаваться.

— Прекрасно то, что делает нас мягче, добрее и милосерднее, — ворчливо возразил он. — А не то, что возбуждает стремление ломать всё на своём пути!

Он прошёлся по комнате с раздражённой гримасой и вдруг так и замер на месте.

«Я становлюсь похож на отца! — с ужасом понял Хайнэ. — Не на Ранко, которым хотел бы быть, а на Райко, которого презирал всю жизнь. Я точно так же, как он, полюбил уединение, и даже манера разговора становится похожей — вечное недовольство всем вокруг, даже когда на самом деле я этого недовольства не испытываю…»

Ошеломлённый этим открытием, Хайнэ доковылял до постели и опустился на подушки рядом с сестрой.

Та, очевидно, почувствовав, что его настроение сменилось, решительно взяла его руку и положила её к себе на живот.

— Толкается! — сказала она. — Чувствуешь?

«Всё-таки воспитательная сцена», — уныло подумал Хайнэ.

Но теперь уже было некуда деваться.

— Чувствую, — несколько растерянно ответил он, когда в ладонь его что-то толкнулось. И помедлив, добавил: — Как ты думаешь, кто это будет?

— Надеюсь, что мальчик. И почему-то я уверена, что он будет похож на тебя, — сказала Иннин, крепче сжимая его руку. — Даже больше, чем на Хатори.

Хайнэ вздрогнул.

Слова эти вызвали в нём странный трепет и ощущение, что он уже их слышал — когда-то, где-то… Ему понадобилось несколько минут, чтобы понять, где: в собственном воображении, когда он придумывал сцену между Ранко и Ниси.

Его охватил какой-то болезненный жар; на мгновение грань между реальностью и воображением стёрлась.

Хайнэ представилось — и почти поверилось — что это его возлюбленная лежит сейчас рядом с ним, его возлюбленная, ждущая от него ребёнка.

Сестра? Ну и что, что сестра.

Ведь Ранко и Ниси тоже были братом и сестрой. По крайней мере, могли бы ими быть — воображение, приняв такую возможность, одновременно перестало почитать кровосмесительную связь таким уж чудовищным действием.

Хайнэ придвинулся к Иннин ближе, чувствуя, как сладкая боль внизу живота становится всё сильнее. Что-то разрывало его изнутри, жаждало выхода.

 Он прекрасно знал, что именно — возбуждение, которому не дано было найти хоть какого-то физического удовлетворения, ни законного, с женой, ни незаконного, с собственной сестрой, ни самого обычного и простого — с самим собой…

В древние времена неверных мужей наказывали отсечением детородных органов. Иногда про таких героев писались повести, которые Хайнэ читал в надеже найти отображение собственных страданий. Но герои книг, по большей части, лишались вместе с частью плоти и всех своих плотских желаний, и мучения их ограничивались неполноценностью.

«За что?! За что ты заставила меня испытывать такую чудовищную пытку, которой не испытывал ещё, кажется, ни один человек на земле?!» — думал Хайнэ в часы самых отчаянных страданий, обращаясь к Богине, в которую не верил, потому что не мог приписать Милосердному такой жестокости.