Вот Ранко, одетый в свободные бледно-розовые одежды, подпоясанный широким лиловым поясом — на дворе Первый Месяц Ветра, и цвета, соответствующие ему, волшебно сочетаются с яркими оттенками цветущих пионов и ирисов. Он приезжает в одну из пустующих усадеб рано утром, и, в ожидании своей возлюбленной, занимается музицированием. Нежнейший звук флейты летит сквозь сад, подобно легкокрылому Духу Ветра, быстрому, как мысль, и бесплотному, как мечта — летит навстречу девушке, которая едет в экипаже, и, таким образом, слова любви произносятся гораздо раньше, чем трепещущие в ожидании встречи возлюбленные смогут в реальности соединить свои объятия.
Хайнэ бы даже решил, что видит призрак этой девушки, одетой в одежду служанки и закрывающей лицо тканью капюшона, если бы вовремя не напоминал себе о том, что его мать до сих пор жива и не может явиться ему в виде привидения.
В такие моменты Хайнэ отчётливо понимал, насколько сильно поддался игре воображения, и что созданный им образ возлюбленной Ранко безмерно далёк от его реальной матери; грусть и тоска охватывали его.
«Пощади меня, Милосердный, — просил он, зарываясь лицом в мягкий, пыльный шёлк на одной из постелей — той, на которой в его воображении Ранко мечтал о своей возлюбленной. — Не дай мне убедиться в том, что ничего из этого никогда не происходило в действительности, потому что тогда я не знаю, в чём буду черпать утешение».
Но такие моменты быстро проходили, и Хайнэ вновь погружался в свои сладостные, тихие, печальные грёзы.
Была, впрочем, и иная причина для его уединений — он старался отучить себя от присутствия Хатори, и в физическом, и в моральном смысле.
«Скоро у него появится другое существо, о котором он будет заботиться, — думал он. — На меня у него не будет оставаться ни времени, ни любви. Я должен к этому приготовиться».
Известие о беременности сестры он воспринял тяжело.
Со всем остальным он уже смирился — да, они вместе, они любят друг друга, у них есть то, что ему, Хайнэ, не будет доступно никогда, и, конечно, он предполагал, что когда-нибудь у них могут появиться и дети, но уже так скоро?!
Иннин пыталась всячески показать, что Хайнэ не «третий лишний» в их союзе, а необходим им обоим, но тот лишь страдал, прекрасно понимания, сколь много в этих попытках чувства вины и снисхождения к нему, калеке. К тому же, с появлением ребёнка, треугольник, который в представлениях или желаниях Иннин, был равнобедренным, должен был неминуемо изменить форму — ребёнок связывал родителей нерасторжимыми узами, куда более сильными, чем брачные или просто любовные.
В этом Хайнэ был абсолютно убеждён.
Силясь победить в себе неприязнь и даже ненависть к будущему племяннику или племяннице, он старался связать в своём воображении процесс беременности с мечтами об отце и матери и, тем самым, распространить любовь, пронизывавшую его грёзы, на ребёнка Иннин и Хатори.
Иннин нравилось брать руку Хатори и класть её к себе на живот. Хайнэ, для которого эта картина была как ножом по сердцу, торопился удалиться в свои заповедные места, чтобы там, в тишине и уединении, воспроизвести в воображении ранящие его сцены, но по другому сценарию, который приносил сердцу не боль, а сладость.
Всё же, несмотря на эти попытки примириться с действительностью, Хайнэ были в тягость любые упоминания о будущем ребёнке и связанных с ним хлопотами. Он стремился скорее уйти из дома и предаться одиночеству, старался не смотреть на Иннин, особенно когда она была в такой одежде, в которой становилась заметна её беременность, избегал разговоров о детях вообще.
Очевидно, это не могло оставаться незамеченным, потому что однажды после завтрака, когда Хайнэ заторопился в очередной раз покинуть дом, Иннин остановила его, взяв за руку.
— Побудь сегодня со мной, — попросила она.