Пророк (СИ)

— А если я не хочу никого обманывать? Это противно Кодексу и неприятно. Обманывать можно только в крайнем случае, чтобы кого-то спасти. А учиться этому, как соблазнять себя облегчать жизнь и решать проблемы с помощью лжи! — запротестовала я.

— Не будь такой совестливой занудой, детка. Если бы всегда говорили только правду, то в живых бы давно никого не осталось.

— Да-да, я знаю сказку про Меч Истины, не нужно её повторять! Но учиться обману всё равно неправильно, — я упрямо сложила руки на груди.

— Это приказ начальства, — безразлично пожал плечами Люцио.

На этом спор исчерпал себя.

Шандор добавил к гимнастике упражнения по медитации. Сидишь с завязанными в узел ногами-руками и представляешь узор из пёстрых цветных фигур: круг, внутри квадрат, внутри ещё один круг, всё обрамлено идеально ровными лепестками, а в самом центре бесконечное множество скрещивающихся треугольников. Каждую деталь можно рассматривать часами и узнавать в ней изображения богов, духов и их символов. Все выстроено в строгом порядке, каждая фигура, каждая деталь, каждое существо на своём месте, как и в мироздании. Только от многообразия голова кружится, и кажется, что ты выпадаешь в необозримое пространство, теряя телесную оболочку, становишься всем и ничем одновременно. Долго никто из нас не выдерживал, а когда немного обвыклись, ощущения вернулись обычные, человеческие. Шандор говорил, что это «первая ступень».

Сезар допустил нас до работы в Библиотеке. В основном мы переписывали книги: до ряби в глазах копировали почерк древних писарей. Когда мы закончили с первыми книгами, Сезар попросил пересказать их, но ни у кого не получилось. Тогда он заставил нас переписывать до тех пор, пока разум не научится работать отдельно от рук, вбирать информацию кожей пальцев, видеть истину между строк. Тоже своего рода медитация. Когда слишком долго перечитываешь одну и ту же вязь рун, приходит озарение и тебе открывается иной смысл казавшихся простыми и однозначными слов.

Молчаливые близнецы Кнут и Кьел снова показывали опыты и рассказывали о законах мироздания, то расщепляя материю на крошечные частички, то воспаряя к невообразимым космическим далям. Я с тоской вспоминала брата. Вейас обо всём этом догадывался по наитию или божественному озарению и понимал о мире куда больше близнецов. Если бы его слабый голос поддержал хоть кто-то кроме старого учителя, возможно, он бы стал книжником не менее выдающимся, чем Жерард, и был бы немного счастливее, чем прожигая жизнь в Стольном.

Жерард выкроил два часа в неделю для занятий с нами. Обучал «благородному искусству спора», если просто — диспутам. Мы одевались в мантии студиозусов, прятали лица за белыми масками и декларировали заготовленные заранее речи. Вначале Жерард учил нас дикции: не мычать, не нукать, не размахивать руками, не делать долгих пауз, модулировать тембр голоса. После мы отвечали на каверзные вопросы друг друга, защищали свою позицию, приводили веские доводы.

— Желательно без кулаков и угроз, — усмехался Жерард.

Позже мы пробовали выступать экспромтом. Жерард объявлял тему и давал на подготовку пятнадцать минут. Надо было наметить план, уложиться в получасовой монолог, а потом снова отвечать на каверзные вопросы.

Джурии выступления не давалась. Когда она отвечала другим наставникам, то тушевалась и краснела. Сезар выговаривал ей за это, мол, не можешь ответить уверенно, значит, не знаешь. Но знала-то она всё прекрасно в отличие от Торми, которая умела без умолку говорить ни о чём. Жерард долго занимался с Джурией один на один, а Торми чаще журил за неподготовленные задания.

— Да-да, бабы дуры, неспособные к учёбе, все мысли только о тряпках и мужиках. Можно я уже домой пойду? — ныла она после очередного провала.

— Нет, ты не дура, просто ленива до ужаса. Хочешь, чтобы я отстал, ответь хотя бы сносно, — с трудом сдерживался Жерард.

— Вы и мёртвого достанете! — сдалась Торми.

Я же обожала диспуты и очень расстраивались, когда приходилось всё отменять из-за неотложных дел Жерарда в Университете или Совете. Когда я надевала маску, то перевоплощалась в кого-то более сильного и умного, который знал ответы на все вопросы и не боялся высказывать своё мнение. Голову распирало от идей, порой я не укладывалась во время, тараторила, комкая речь, порой горячилась и спорила с эмоциями, слишком сильно повышая голос и теряя логические доводы.

— В тебе есть страсть, а в споре это главное, — хвалил Жерард, и я заливалась пунцовой красной.

Он присоединялся к диспуту, если видел, что девочки робели от моего напора, и загонял меня в угол своими доводами. Порой я замечала, как он использовал приёмы, о которых рассказывал Люцио, выкручивался из самых безвыходных ситуаций и никогда не скатывался до «сам дурак», «я так вижу», «ты же сама всё понимаешь».