Пророк (СИ)

Я постучала и отворила незапертую дверь. Хлоя пряталась в углу. Не подошла даже к оставленному на столе свёртку с пирожками. Я растопила очаг и поставила греться воду в котле, забросила туда пучки сушёных трав из успокоительного сбора. Помещение заполонил сладковато-дурманный запах ландышей и чабреца, закружил голову, заставляя мышцы обмякнуть.

— Почему я здесь? — заговорила Хлоя настолько неожиданно, что я вздрогнула.

— Я не могу взять тебя в Верхний, потому что у тебя нет разрешения на жительство. Ферранте пока у целителей, здесь тебя никто не потревожит.

— Он не умрёт?

— Не знаю. Нам остаётся только молиться. Хочешь завтра навестить его вместе со мной? Поможешь ухаживать за больными, я как раз практикантов учить буду.

— Ссаки и слюни подтирать? Фу!

— Как знаешь, — я вручила ей пирожки и разлила по кружкам только что закипевший напиток.

— Он предлагал мне выйти за него замуж, представляешь? — разоткровенничалась Хлоя. — Даже братьям моим был готов заплатить, хотя я ему не нравлюсь вовсе.

Я не сразу поняла, о ком она, а когда догадалась, сделалось смешно несмотря на весь ужас.

— Ох уж эти мужчины, да? Им лишь бы кого-то спасать. Придумывают себе непосильные ноши и тянут, пока те не сломают им хребет, хотя никому их геройство не нужно.

— Да! — закивала Хлоя и набросилась на пирожок так, что вокруг полетели крошки. — Они глупые!

— Нужно их пожалеть, не находишь?

Она молча ела и жадно пила, обжигаясь.

— Что мне теперь делать? — спросила после затянувшейся паузы. — Я ничего не умею, только воровать и нахлебничать. Даже решать не умею, за меня всё братья делали.

— Самое время учиться. Я тоже была в такой ситуации. Меня сосватали одному уроду, который мечтал меня отравить после рождения наследника. Я стала бороться за свою свободу. Поначалу было страшно и непонятно, что делать и как жить. Я училась на своих ошибках, падала и поднималась, шла вперёд по раскалённым углям, даже когда хотелось лечь и умереть.

— У тебя был твой Сумеречник. О таком можно только мечтать!

— Думаешь, я так сразу его разглядела? Нет, он моя награда за все испытания, которые выпали на мою долю. Если постараешься, уверена, у тебя выйдет не хуже.

— Вряд ли, я ведь не сахарная принцесска и даже не Королева воров, а так… что-то жалкое без судьбы и смысла.

Я усмехнулась, но отвечать не стала. Ей надо понять самой. Нельзя спасти кого-то, если он сам этого не хочет.

Мы вдвоём устроились на соломенном тюфяке, тесно прижимаясь друг другу, чтобы согреться под худым покрывалом. Я то и дело просыпалась, когда Хлоя вздрагивала или всхлипывала во сне, обнимала её, и только тогда она затихала. Рано утром, ещё до рассвета, когда я собиралась идти в храм, Хлоя проснулась и молча наблюдала за мной.

— Хочешь со мной?

Она мотнула головой.

— Как знаешь.

В храме я переоделась в сменное: белую робу и передник, на голову повязала косынку. Навестила Ферранте. Его разместили в отдельной закрытой келье, как тяжёлого, но не безнадёжного больного. Он лежал на кушетке, посиневший и холодный, как мертвец. Целители погрузили его в беспробудный сон, постоянно вливали новые силы, восстанавливая прорехи в ауре, следом за которыми затягивались и раны на теле. Долго же мне такое отрабатывать придётся!

Пожаловали практиканты. Мальчишки в синих мантиях бросали на меня заинтересованные взгляды и перешёптывались: «Это ж Норна, которая с богами общается. Да-да, слышал она любовница самого Остенского, который из грязи в короли, маршальский любимчик. Краси-и-ивая! Ага, если бы я так поднялся от безземельного до героя битв, то тоже бы себе только лучшее выбирал».

Что они видят под ворохом мешковатой одежды? Вначале подобные разговоры — а слышать их приходилось часто — веселили, но потом стали раздражать. Не нравилось, когда по моему маленькому светлому мирку, который пришлось выгрызать у судьбы зубами, посторонние топтались грязными сапогами. Будь моя воля, я бы никому не позволила знать о моей личной жизни и уж тем более её обсуждать!

Я закашлялась, привлекая внимание практикантов, и повела их к больным в общем зале.

Пришлось промывать от гноя фурункул на спине у высушенного, измождённого старца, едва слышно бредящего и покрытого испариной. Практиканты отшатнулись от вони.

— Нельзя выказывать брезгливость, — назидательным тоном сказала я, устав от кислых мин, отстранённости и поджатых губ.

Они думали, я не слышу, но усиленный телепатией бубнёж доносился очень чётко:

«Зачем нас мучают этим? Здесь даже дар применять не надо! Пускай другие этим занимаются, а мы целители!»

— Иногда сострадание, доброе слово и ласковый взгляд действуют лучше, чем сильнейший дар, — объясняла я, стараясь лишить свой голос всякой эмоции. — Пока вы не научитесь ухаживать за больными и сопереживать им, пока не запустите их боль себе под кожу и не прочувствуете её до конца, пока ваша душа не загорится желанием понять и помочь, вы не сможете исцелять по-настоящему.

Я сложила руки на груди и внимательно осмотрела каждого. Они тайком усмехались и прятали взгляды, не принимая меня всерьёз.