Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Через несколько месяцев, 19 июня, Тютчев говорит: "Правда, ничто из того, что происходит, не должно меня удивлять, - до такой степени совершающиеся действия точно соответствуют моему давнишнему представлению о действующих лицах. Но когда стоишь лицом к лицу с действительностью, оскорбляющей и сокрушающей все твое нравственное существо, разве достанет силы, чтобы не отвратить порою взора и не одурманить голову иллюзией..."

И, действительно, в некоторых тютчевских письмах того времени проскальзывают утопические мечтания. Биограф поэта К.В.Пигарев писал по этому поводу: "На первых порах Тютчев окрылен надеждами. Он мечтает о "великих и прекрасных событиях"... Севастопольская катастрофа и Парижский мир 1856 года... нанесли жесточайший удар всей политической концепции Тютчева".

С этим невозможно согласиться. Во-первых, Тютчев, как ясно из только что приведенных его слов, сам сознавал иллюзорность тех или иных своих "мечтаний". Вообще в его мироощущении, как и в любом сложном живом организме, не было однозначной прямолинейности. Но главное даже в другом. Поэт пережил Крымскую войну мучительно и поистине трагически. Когда она уже близилась к концу, он писал о невыносимости "этой ужасной бессмыслицы, ужасной и шутовской вместе, этого заставляющего то смеяться, то скрежетать зубами противоречия между людьми и делом, между тем, что есть и что должно бы быть...". Крайне тяжело воспринял поэт поражения русской армии и, в особенности, падение Севастополя. Несмотря на ясное предвидение всего хода событий, он все же пережил, по его собственным словам, "подавляющее и ошеломляющее впечатление севастопольской катастрофы".

И все же Тютчев ни в коей мере не был сломлен. Он только избавился от многих иллюзий и потому вернее и глубже видел теперь лик России, что выразилось и в его поэзии середины пятидесятых годов. И у него не было сомнений в величии судеб родины.

17 сентября 1855 года, уже после падения Севастополя, он писал: "Наш ум, наш бедный человеческий ум, захлебывается и тонет в потоках крови, по-видимому, - по крайней мере так кажется, - столь бесполезно пролитой... Никогда еще, быть может, не происходило ничего подобного в истории мира: держава, великая как мир, имеющая так мало средств защиты и лишенная всякой надежды...

Возвращение на верный путь будет сопряжено с долгими и весьма жестокими испытаниями. Что же касается конечного исхода борьбы в пользу России, то, мне кажется, он сомнителен менее, чем когда-либо".

В последующие годы Тютчев предпринял многообразные усилия, направленные к тому, чтобы так или иначе состоялось это "возвращение на верный путь".

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ПОЭЗИЯ, ЛЮБОВЬ, ПОЛИТИКА

Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,

Как бой ни жесток, ни упорна борьба!..

Петербург, 1850

Поэзия и любовь - это понятно, но при чем тут политика? Так могут подумать многие. Однако для Тютчева - и в этом он в самом деле принадлежит к очень немногим (другой величайший русский писатель такого же склада Достоевский) - политика естественно врастала в наиболее захватывающую и сокровенную глубь переживаний. Так было уже хотя бы потому, что поэт видел в любом существенном политическом событии новое, современное, сегодняшнее звено Истории во всем ее размахе.

До нас дошла замечательная тютчевская фотография начала 1850-х годов. Перед нами лицо, или, пожалуй, уместнее будет сказать, лик поэта-мыслителя, покоряющий зримо запечатленной на нем глубиной и высотой духа. Вместе с тем перед нами прекрасное, исполненное спокойной силы лицо мужчины, мужа в жизненном расцвете (хотя Тютчеву было уже около пятидесяти лет); вглядываясь в него, понимаешь, сколь естественна была вспыхнувшая незадолго до того беспредельная любовь Елены Денисьевой к этому, бывшему в два раза ее старше, человеку. Все более ранние изображения Тютчева явно уступают данной фотографии даже и с точки зрения того, что называется мужской красотой.

Но вглядимся в одну деталь портрета, которую трудно заметить сразу, ибо лицо властно притягивает к себе все внимание. В правой руке поэта газета, от которой он явно только что поднял глаза. Известны стихи Марины Цветаевой, саркастически клеймящие "читателей газет" вообще; поэтесса упустила, что такие люди, как Тютчев или Достоевский, поистине не могли жить без газет, ибо должны были повседневно слушать бьющийся в них живой пульс мировой истории. И, как мы увидим, политика (и в том числе газеты как таковые) неотделима и от поэзии Тютчева, и даже от самой его любви...

Уже говорилось, что в 1849 году, после окончательного возвращения поэта на родину, наступил новый расцвет его творчества. В течение предшествующих десяти лет он почти ничего не написал, и вот для него словно началась вторая молодость. Более того, в 1849-1852 годах его творческое напряжение, пожалуй, было более значительным, чем в конце двадцатых начале тридцатых. К тому же новый период в развитии поэта коренным образом отличался от прежнего.