Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Жених, самозабвенно венчающийся с целым миром, и муж (оба "голоса" начинают именно словом "мужайтесь"), с ясным и полным сознанием "конца" ведущий свой жестокий бой, - таковы два лика, предстающих перед нами в ранней и поздней поэзии Тютчева. Поэзия праздника и поэзия человеческого подвига...

Но вернемся к стихотворению "Русской женщине", где тема человека сливается с темой родины. Оно находится в ряду характернейших поздних стихотворений - "Итак, опять увиделся я с вами...", "Тихой ночью, поздним летом...", "Слезы людские...", "Кончен пир, умолкли хоры...", "Святая ночь на небосклон взошла...", "Пошли, Господь, свою отраду...", "Не рассуждай, не хлопочи!.." и т.п. - вплоть до созданного в 1855 году, накануне падения Севастополя, несравненного по своему духовно-историческому значению "Эти бедные селенья..." - стихотворения, которыми равно восторгались столь разные люди, как Достоевский и Чернышевский.

Все названные стихотворения так или иначе проникнуты стремлением понять,

Что сквозит и тайно светит

В наготе своей смиренной...

Это относится ко всему на родине, начиная с ландшафта, с пейзажа. Правда, еще будут отдельные наплывы ушедшего, казалось бы, в прошлое восприятия. В 1859 году, по дороге из южной Европы в Россию, поэт создаст диптих "На возвратном пути", где противопоставит "чудный вид и чудный край" Швейцарии "безлюдному краю" (опять это определение!) родины, где уже не верится,

Что есть края, где радужные горы

В лазурные глядятся озера.

Но еще через несколько лет Тютчев напишет дочери Дарье, находившейся тогда в Швейцарии:

"Я обращался к воспоминаниям и силой воображения старался, насколько это возможно, разделить твои восторги от окружающих тебя несравненных красот природы... Все это великолепие... кажется мне слишком ярким, слишком кричащим, и пейзажи, которые были у меня перед глазами, пусть скромные и непритязательные, были мне более по душе".

К этому времени Тютчев уже создал многие свои проникновенные русские "пейзажи" - "Тихой ночью, поздним летом...", "Обвеян вещею дремотой...", "Первый лист", "Не остывшая от зною...", "Как весел грохот летних бурь...", "Чародейкою зимою...", "Лето 1854", "Есть в осени первоначальной...", "Смотри, как роща зеленеет...", "Осенней позднею порою...", "Декабрьское утро", - "пейзажи", которые и невозможно было бы создать без пережитого поэтом духовного переворота.

То, о чем столь определенно сказано в письме к дочери, созрело в творческом сознании поэта много раньше. Еще 25 февраля 1853 года он писал о родных - орловско-брянских - местах, что "прекрасное... интимная поэзия природы... не выступает явно... в наших краях, с их грустной и неяркой красотой".

Но дело отнюдь не только в "пейзаже". Для Тютчева все подлинное бытие России вообще совершалось как бы на глубине, не доступной поверхностному взгляду. Истинный смысл этого бытия и его высшие ценности не могли - уже хотя бы из-за своего беспредельного духовного размаха - обрести предметное, очевидное для всех воплощение.

Вскоре после своего окончательного приезда в Россию, 1 октября 1844 года, Тютчев говорил Вяземскому, что "по возвращении его из-за границы более всего поражает его: отсутствие России в России". Это на первый взгляд странное утверждение глубоко содержательно. "За границей, - сказал тогда Тютчев, - всякий серьезный спор, политические дебаты и вопросы о будущем неминуемо приводят к вопросу о России. О ней говорят беспрестанно, ее видят всюду. Приехав в Россию, вы ее больше не видите. Она совершенно исчезает из кругозора" (вскоре поэт скажет в стихах - и будет не раз повторять - о "крае безлюдном").

Мысль эта уже не покинет Тютчева. 5 декабря 1870 года он напишет: "Пора бы наконец понять, что в России всерьез можно принимать только самое Россию", то есть целостную суть ее бытия, а не какие-либо внешние проявления этого бытия.

Тютчев не был одинок в этом видении родины. Другой величайший художник того же поколения, Гоголь, писал в 1841 году в Италии:

"Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными, высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы... Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора".

И сразу же после этих слов (явно перекликающихся с тютчевским "Эти бедные селенья, эта скудная природа") Гоголь говорит, в сущности, о том же, о чем сказано тютчевским "сквозит и тайно светит":

"Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе?.. Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце?.. Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца?.. У! какая сверкающая, чудная, незнакомая* земле даль! Русь!.."