Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Именно таковым, очевидно, было и начало его отношений с Еленой Денисьевой. Как свидетельствовал Георгиевский, поэт вызвал в ней "такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную любовь, что она охватила и все его существо, и он остался навсегда ее пленником".

Любовь Елены Денисьевой в самом деле являла собой нечто исключительное; Георгиевский буквально не мог подобрать слов для определения ее силы и глубины. Он писал, что Елена Александровна смогла "приковать к себе" поэта "своею вполне самоотверженною, бескорыстною, безграничною, бесконечною, безраздельною и готовою на все любовью... таковою любовью, которая готова была и на всякого рода порывы и безумные крайности с совершенным попранием всякого рода светских приличий и общепринятых условий".

Стоит добавить, что и сам характер этой женщины был соединением "крайностей"; Георгиевский подчеркивает, в частности, что Елена Александровна, готовая на "попрание" всех "условий", в то же время была женщина "глубоко религиозная, вполне преданная и покорная дочь православной Церкви", - не забывая при этом отметить, что "глубокая религиозность Лели не оказала никакого влияния на Федора Ивановича".

О безмерной любви своей Лели поэт не раз говорил в стихах, сокрушаясь, что он, породивший такую любовь, не способен подняться до ее высоты и силы; вот его поразительные строки от этом:

Ты любишь искренно и пламенно, а я

Я на тебя гляжу с досадою ревнивой.

И, жалкий чародей, перед волшебным миром,

Мной созданным самим, без веры я стою

И самого себя, краснея, сознаю

Живой души твоей безжизненным кумиром.

Он вновь и вновь повторяет, что "не стоит" ее любви:

Пускай мое она созданье

Но как я беден перед ней...

Перед любовию твоею

Мне больно вспомнить о себе

Стою, молчу, благоговею

И поклоняюся тебе...

Эти самообвинения справедливы в одном отношении: поэт не мог расстаться с Эрнестиной Федоровной и целиком отдать себя новой любви. Но едва ли можно усомниться в том, что он любил Елену Александровну по-своему так же безгранично, беспредельно, как и она его.

...Еще в первые годы своей любви поэт создал символический образ возлюбленной, образ "своенравной волны", которая полна "чудной жизни":

Ты на солнце ли смеешься,

Отражая неба свод,

Иль мятешься ты и бьешься

В одичалой бездне вод,

Сладок мне твой тихий шепот

Полный ласки и любви;

Внятен мне и буйный ропот.

Стоны вещие твои.

Будь же ты в стихии бурной

То угрюма, то светла,

Но в ночи твоей лазурной

Сбереги, что ты взяла...

Сбереги, ибо

...в минуту роковую,

Тайной прелестью влеком,

Душу, душу я живую

Схоронил на дне твоем.

Сколько бы ни обвинял себя поэт в недостаточной любви к Елене Александровне, он в самом деле отдал ей свою душу.

Но каким образом это утверждение согласить с тем, что Тютчев говорил уже после начала своей последней любви - Эрнестине Федоровне: "Ты - самое лучшее из всего, что известно мне в мире"? Можно бы показать постоянство такого его отношения к ней - как к своего рода идеальному существу, в котором воплощено все "лучшее" и "высшее". Это выражается чуть ли не в каждом стихотворении, обращенном к Эрнестине Федоровне:

...Мне благодатью ты б была

Ты, ты, мое земное провиденье!

Все, что сберечь мне удалось,

Надежды, веры и любви...

Совсем иной человеческий облик в стихотворениях, посвященных Елене Денисьевой, - хотя бы в только что цитированном - о своенравной волне. Здесь жизнь являет себя во всей своей противоречивой цельности, с ее светящими взлетами и темными глубинами. И сами взаимоотношения любящих не имеют в себе ничего идиллического.

Любовь, любовь - гласит преданье

Союз души с душой родной

И съединенье, сочетанье,

(но так гласит преданье, а реальность не сводится к этому)

И роковое их слиянье,

И... поединок роковой...

Конечно, все тяжкое, мучительное, роковое в последней любви поэта связано с той раздвоенностью, которую он не в силах был преодолеть. И все же нельзя свести к этому смысл, вложенный поэтом в слово "поединок". Речь идет о любви, захватившей души двух людей до самого дна и как бы размывшей все границы между ними; "роковое слиянье" с неизбежностью ведет к "роковому поединку".

В 1858 году исполнилось двадцать лет со дня смерти первой жены Тютчева Элеоноры, и он написал стихи (о них уже шла речь), посвященные ее памяти. Они кончались строками о том, как

...Мило-благодатна,

Воздушна и светла

Душе моей стократно

Любовь твоя была.