Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Однако всего лишь через год с небольшим - в уже цитированном письме от 20 апреля 1868 года - Тютчев решительно поправляет сам себя. Он говорит здесь о людях типа Тимашева и Шувалова:

"До сих пор это явление не было еще достаточно подробно исследовано. Это то, что паразитическое начало органически присуще Святой Руси... Это нечто в организме, живущее за его счет, но своей собственной жизнью, жизнью логической, последовательной и, так сказать, нормальной в своем пагубном разрушительном действии. И это происходит не только вследствие недоразумения, невежества, глупости, неправильного понимания или суждения. Корень этого явления глубже, и еще неизвестно, докуда он доходит". Эта беспощадная характеристика лишний раз свидетельствует о резких расхождениях Тютчева со славянофилами, которые- при всех возможных оговоркахидеализировали "собственно русские" начала, полагая, что все заведомо, безусловно отрицательное в России так или иначе "заимствовано" с Запада либо, в более ранний исторический период, от татаро-монголов...

Для Тютчева борьба между добром и злом означала не борьбу между Россией и Западом, но единую всемирную борьбу. И высочайшей целью для него было, как мы видели, ради победы в этой борьбе "войти в мирное духовное общение" с Западом.

Многое из известного нам о Тютчеве волей-неволей ведет к представлению о том, что в зрелые годы он был лишен по-настоящему и всецело близких сподвижников. Деятели на арене внешней политики не понимали глубину и размах мысли и самой политической воли Тютчева. А те, кто вполне сознавали его духовную и творческую гениальность, - Достоевский, Толстой, Фет и другие, - были слишком далеки от внешнеполитической сферы в ее конкретном, практическом воплощении.

Тютчев и в поздние свои годы (не говоря уже о поре молодости, когда человек более склонен к чувству восхищения) высоко ценил многих встреченных им людей, среди которых были и писатели, и мыслители, и ученые, и общественные деятели. Здесь необходимо прежде всего назвать Толстого и Достоевского.

Тютчев был одним из очень немногих людей, которые сразу же после выхода в свет "Войны и мира" и "Преступления и наказания" осознали всемирное величие этих творений. Замечателен эпизод, который неоднократно вспоминал уже после смерти Тютчева Достоевский. Он писал, в частности: "Виктор Гюго, которого я высоко ценю как романиста (за что, представьте себе... Ф.Тютчев на меня даже раз рассердился, сказавши, что "Преступление и наказание" (мой роман) выше "Отверженных")..." "Ф. Тютчев, наш великий поэт, - рассказывал Достоевский в другом письме, - находил - что "Преступление и наказание" несравненно выше "Отверженных". Но я спорил... и доказывал всем, что "Отверженные" выше моей поэмы, и спорил искренне, от всего сердца".

Тютчев, конечно, был совершенно прав в этом "споре" между автором и читателем, и его роль высшего судьи была всецело закономерной. Не менее знаменательно тютчевское восприятие "Войны и мира". Чуть ли не все представители старшего поколения, так или иначе бывшие очевидцами эпопеи 1812 года, не смогли принять ее толстовское воссоздание. Среди них оказались и близкие Тютчеву Вяземский, Погодин, Авраам Норов, выступившие в печати с достаточно резкой критикой "Войны и мира".

У поэта были свои несогласия с Толстым, но они по всей вероятности, относились только к чисто "философским" главам "Войны и мира". Известно, что Тютчев принимал участие в обсуждении романа в доме известного критика Василия Боткина и, надо думать, разделял точку зрения, которая изложена Боткиным в письме к Фету от 26 марта 1868 года так: "Отрицание преобладающего влияния личности в событиях есть не более как мистическое хитроумие" (речь идет, без сомнения, об историософских отступлениях в "Войне и мире").

Однако о критическом выступлении своего друга Вяземского против толстовской эпопеи Тютчев написал своей дочери Екатерине следующее (3 января 1869 года): "Это довольно любопытно с точки зрения воспоминаний и личных впечатлений и весьма неудовлетворительно со стороны литературной и философской оценки. Но натуры столь колючие, как Вяземский, являются по отношению к новым поколениям тем, чем для малоисследованной страны является враждебно настроенный и предубежденный посетитель-иностранец". Впоследствии Екатерина писала Ивану Аксакову: "По вечерам мы с тетушкой* перечитываем "Войну и мир", и я любуюсь Толстым и наслаждаюсь его гениальным романом... Ни на каком языке я не читала ничего подобного в этом роде, - да только русским могло оно быть написано..."

До нас не дошло прямых суждений Тютчева о "Войне и мире", но едва ли мы ошибемся, если скажем, что мнение его дочери не противоречило отцовскому. 22 августа 1871 года поэт, случайно встретив Толстого в поезде (на станции Чернь, по дороге из Овстуга) и проговорив с ним "четыре станции", по приезде в Москву тут же телеграфировал Эрнестине Федоровне: "Приятная встреча с автором "Войны и мира".