Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Эта свобода от возраста предстает с особенно высокой значительностью, если помнить, что Тютчев рано начал открытыми глазами смотреть в лицо смерти. Ему было тридцать пять лет, когда на его руках скончалась его первая жена, Элеонора. Он писал тогда Жуковскому (6 октября 1838 года): "Все пережить и все-таки жить... Есть слова, которые мы всю нашу жизнь употребляем, не понимая... и вдруг поймем... и в одном слове, как в провале, как в пропасти, все обрушится".

С тех пор поэт глубоко и драматически переживал едва ли не каждую смерть, постигавшую близкого либо просто знакомого ему человека. Кончина родственника всегда побуждала Тютчева прямо сопоставить ее с собственной жизнью. Когда в 1846 году умер его отец, он написал своей двоюродной сестре Пелагее Муравьевой: "Ощущаешь себя постаревшим на двадцать лет, ибо сознаешь, что на целое поколение приблизился к роковому пределу".

19 июля 1852 года он пишет Эрнестине Федоровне о том, что он "человек, постоянно преследуемый мыслью о смерти", что он испытывает "ежеминутно с такою болезненной живостью и настойчивостью сознание хрупкости и непрочности всего в жизни...".

Событие смерти всякий раз потрясало поэта. В 1866 году умерла дочь Карамзина Софья, с которой он был дружен. "Я так помню ее на похоронах госпожи Карамзиной*, - писал Тютчев Эрнестине Федоровне 10 июля - низко склонившейся над зияющей, могилой. И вот теперь ее черед! Можно сказать, что смерть - это единственное общее место, которое никогда не устареет. Первый, кто сообщил мне эту новость, был Вяземский на которого она произвела гораздо меньшее впечатление чем я ожидал... Впрочем, надо сказать, что немногие сохраняют до конца способность сильно чувствовать подобные события",

У Тютчева эта способность была исключительно развита. Притом он поистине смотрел прямо в лицо смерти; во многих письмах он говорит о ней с предельной обнаженностью. 22 октября 1852 года он писал Эрнестине Федоровне о смерти одного из своих знакомых: "Открылось кровотечение и... он не мог откашлять большого сгустка крови, остановившегося в горле и задушившего его..." А уже незадолго до собственной кончины, 14 сентября 1871 года, он рассказывал жене о смерти их общей приятельницы: "Последние двадцать четыре часа... были ужасны: она кричала, не переставая. Вскрытие тела показало что все мускулы были поражены раком, так что одна рука держалась на ниточке... И вот, перед лицом подобного зрелища, спрашиваешь себя: что все это значит и каков смысл этой ужасающей загадки, - если, впрочем, есть какой-либо смысл?"

Об этом тютчевском восприятии смерти необходимо сказать потому, что иначе не будет понятно все его мужество и сила духа в тот момент, когда он сам оказался во власти смерти. Еще в 1856 году он сказал (в письме к Эрнестине Федоровне от 23 июля): "Я по крайней мере могу отдать себе печальную и горькую справедливость... несчастье не застигнет меня врасплох". А уже после постигшего его удара он писал Анне: "У меня нет ни малейшей веры в мое возрождение... Теперь главное в том, чтобы уметь мужественно этому покориться". И он сумел это сделать.

В последние годы жизнь Тютчева нераздельна с жизнью его семьи. Выше шла речь о его "одиночестве" в сфере политической деятельности. Но в Эрнестине Федоровне и наиболее близких ему детях поэт нередко находил глубокое понимание. Его письма к ним свидетельствуют об этом достаточно очевидно.

Однако смерть вторгается и в семью поэта. В 1870 году скончался его сын от второго брака Дмитрий, в 1872 году - дочь Мария. Вслед за сыном, в 1870-м, умер брат поэта Николай, бывший двумя годами старше его. Возвращаясь 11 декабря с похорон в поезде Москва-Петербург, Тютчев, по его слову, "в состоянии полусна" создал проникновенное стихотворение "Брат, столько лет сопутствовавший мне...", которое заканчивается строками, воспринимающимися как прощанье с жизнью:

...Дни сочтены, утрат не перечесть,

Живая жизнь давно уж позади,

Передового нет, и я как есть

На роковой стою очереди.

Здесь и прямое предсказание:

...год-другой - и пусто будет там,

Где я теперь...

Следующим актом прощания явилась последняя поездка в Овстуг в августе 1871 года. Как мы помним, отношение поэта к родному гнезду было непростым и нелегким. Но в последние годы он будто снова целиком обрел тот мир, где "мыслил и чувствовал впервые".

8 октября 1867 года он пишет жене о том, что воображает, как осенний свет "заливает в настоящую минуту Овстуг, золотя увядшие листья на деревьях и блестящую грязь тропинок". В письме к ней же от 19 июля 1868 года он с горькой нежностью вспоминает "впечатление полной заброшенности и одиночества, которое неизменно вызывают эти серые избы и тропинки, теряющиеся в полях". Вскоре, в начале августа, он побывал в Овстуге и 30 августа писал туда из Москвы, где "третьего дня еще был совершенно летний день или, скорее, осенний, но ясный, великолепный, теплый и облитый каким-то прощальным сиянием... Я с грустью подумал о саде в Овстуге, который, конечно, золотили те же солнечные лучи и оттенки которого несколько изменились со времени моего отъезда".