Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

И в самом деле: искреннее восхищение поэзией Тютчева должно пробудить в каждом из нас убежденность в том, что мое личное бытие имеет самое прямое, непосредственное отношение к вселенскому, космическому бытию, что я не имею права забывать об этом и призван мерить мою жизнь именно такой мерой...

Когда-то юный Тютчев именно в Овстуге впервые - и потому с недостижимой уже позднее силой и потрясенностью - увидел "небесный свод, горящий славой звездной", - как он сказал в пору первой своей творческой зрелости, около 1830 года. Тогда, в начале поэтической жизни, он представляет себе долгий путь, на котором

...мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

В конце же пути, через сорок с лишним лет, он скажет в Овстуге о "всепоглощающей и миротворной бездне" Вселенной.

Стихотворение это начинается воспоминанием о боевых схватках на крепостных стенах древнего Вщижа, бушевавших шесть и более веков назад:

От жизни той, что бушевала здесь,

От крови той, что здесь рекой лилась,

Что уцелело, что дошло до нас?

Два-три кургана, видимых поднесь...

Казалось бы, Тютчев перед ликом вселенской "бездны" видит тщету человеческой истории. Но проблема сложна и противоречива. Те почти два года, которые осталось жить поэту после создания стихотворения о Вщиже, он по-прежнему был весь погружен в историю своего времени, хотя жизненные силы с каждым месяцем покидали его.

Возвратившись в конце августа 1871 года из Овстуга - по дороге, как мы помним, он в последний раз виделся с Толстым, - Тютчев уже более не выезжал из Петербурга далее Царского Села. Ему стало трудно передвигаться, и это было для него очень тягостно, ибо Тютчев прямо-таки не представлял себе жизнь без долгих путешествий. В 1865 году Иван Аксаков не без изумления рассказывал в письме к Анне Тютчевой (тогда его невесте), как он на московской улице встретил поэта, который "взял меня под руку, и мы с ним проходили с лишком полтора часа, разговаривая. Думаю, что сделали верст десять" (стоит напомнить, что поэту было уже шестьдесят два года). Ранее, в 1846 году, Тютчев рассказывал в письме к жене (14 августа), как он в взволнованном состоянии "бросился, чтобы не задохнуться, на Тверской бульвар, который пробежал несколько раз*, прежде чем немного успокоился".

Для самых же последних лет жизни поэта характерна другая картина, воссозданная в воспоминаниях В.П.Мещерского: "Помню... его живописную позу на Невском проспекте; летом, в сильнейший зной, он сидит, развалившись на скамейке дворника у дома Армянской церкви, где он жил, на панели, и читает газеты".

Только поверхностному взгляду этот "портрет" поэта может показаться не очень уж содержательным. Между тем по-настоящему крупная и высокоразвитая личность ярко воплощается почти в каждом своем проявлении. И в этой незатейливой "зарисовке" - как бы весь Тютчев. Здесь и постоянно выражавшаяся в его стихах неодолимая тяга к теплу, солнцу, "Югу", и его органический "демократизм" (тайный советник сидит, развалившись, на дворницкой скамейке, как старик-крестьянин на завалинке), и неизбежные газеты в руках - хотя дело идет, казалось бы, о полудремотном отдыхе в летний зной.

4 января 1872 года он пишет Анне: "...По своему неисправимому легкомыслию я по-прежнему не могу не интересоваться всем, что происходит в мире, словно мне не предстоит вскоре его покинуть..." И он вовсе не только интересуется, он и в этот предпоследний год жизни так или иначе стремится воздействовать на ход политических дел. Он не отказывается от этого даже и тогда, когда его постиг удар (по-нынешнему - инсульт), парализовавший левую половину тела.

Первые признаки надвигающегося удара появились еще 4 декабря 1872 года. 11 декабря Эрнестина Федоровна писала брату: "Несколько дней назад его левая рука... перестала ему повиноваться настолько, что он, сам того не чувствуя, роняет взятые ею предметы. Затем ему вдруг стало трудно читать, так как буквы сливались в его глазах".

Как рассказывает Аксаков, доктора "советовали ему тишину, спокойствие, рекомендовали поменьше читать и думать... Но Тютчев не уступал, упорно пытался жить, как жилось ему прежде и как не мог он иначе жить... Несмотря на несколько случаев подозрительной дурноты, испытанной им в гостях, у знакомых, несмотря на мучительные боли в голове, он не хотел признавать власти недуга над своим умом и дарованиями".

И все окружающие не сомневались, писал Аксаков, что "главной причиной удара были стихи по случаю кончины Наполеона, сочиненные им".

Французский диктатор умер в изгнании 28 декабря 1872 года. Получив известие об этой смерти, Тютчев тут же захотел выразить свои мысли в стихах. "Но, - свидетельствует Аксаков, - к его смущению и ужасу - стихи не выходили, не повиновались ни звуки, ни рифмы. Страшно напряглись его силы; он одолел-таки добровольно заданную им себе работу..." Рука уже совсем плохо подчинялась поэту, и он 30 декабря продиктовал стихи жене, а на следующий день сам отнес их в редакцию еженедельного журнала "Гражданин"* (где, кстати сказать, как раз с декабря 1872 года сотрудничал Достоевский).