Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

О содержании этой их беседы, как и следующей, имевшей место за три дня до дуэли, можно, к сожалению, только гадать. По-видимому, верно мнение, что Пушкин дал 23 ноября императору слово не доводить дело до дуэли, ибо иначе была бы непонятна фраза из записки, посланной Николаем около полуночи 27 января умирающему Поэту: "... прими мое прощенье". Но гораздо важнее другое: почему было дано это слово и ровно два месяца - до 23 января, как ясно из фактов, - Пушкин не имел намерения его нарушить? Правда, он категорически отказывался от общения с Геккерном и Дантесом, который 10 января 1837 года стал супругом сестры Натальи Николаевны и, следовательно, "родственником". Но этот отказ, выражая враждебность, в то же время предохранял от столкновений (враги постоянно оказывались рядом на балах и приемах).

Сторонники "семейной" версии дуэли утверждают, что Дантес и Геккерн, будто бы узнав о данном Пушкиным царю обещании не прибегать к поединку (это, надо сказать, только легковесная гипотеза), обнаглели от чувства безнаказанности и к 25 января довели Поэта до крайнего возмущения, заставившего его послать оскорбительное письмо Геккерну.

Как точно известно, резкий перелом в сознании Поэта произошел между 22 и 25 января. Дело в том, что 16 января в Петербург приехала задушевная приятельница Пушкина, соседка его по селу Михайловское, которую он знал еще девочкой, Е.Н.Вревская. Они встречались 18 и 22 января и вели мирные беседы, но при встрече 25 января Пушкин потряс ее сообщением о близкой дуэли.

Итак, перелом произошел 23-24 января. Воспоминания Вревской дают ключ и к пониманию причины этого перелома. Пушкин сказал ей, что императору "известно все мое дело". А, по словам самого Николая I, за три дня до дуэли - то есть 23-го или 24-го - он беседовал с Пушкиным, который явно поразил его признанием, что подозревал его в "ухаживании" за Натальей Николаевной (из этого, кстати сказать, следует, что Пушкин, так или иначе, верил полученному им "диплому").

Нет сомнения, что эта беседа состоялась на балу у графа И.И.Воронцова-Дашкова, продолжавшемся с 10 часов вечера 23 января до 3 часов утра 24-го. Ранее Пушкин мог встретиться с императором 19 января, на оперном спектакле в Большом Каменном театре, но Николай I сказал о "трех днях", а не о более чем недельном сроке, а известно, что у него была превосходная память.

И эта беседа Поэта с царем, как представляется, - главная тайна. Можно предположить, что в ходе беседы он убедился в абсолютной ложности своих подозрений и, следовательно, в чисто клеветническом характере "диплома", который, как он считал, состряпал Геккерн, и в результате Пушкин пишет и отправляет тому (25 января) известное нам письмо. Давно замечено, что тогдашнее состояние души Поэта выразилось в написанном им на следующий день, 26 января, письме к генералу К.Ф.Толю, в котором он, упоминая об одном оклеветанном военачальнике, многозначительно обобщал: "Как ни сильно предубеждение невежества, как ни жадно приемлется клевета, но одно слово... навсегда их уничтожает... Истина сильнее царя..."

Вполне вероятна связь этих фраз с состоявшейся в ночь на 24-е беседой с Николаем. Но, конечно, это лишь предположения. Бесспорным является только то, что именно беседа с императором (какой бы она ни была) определила перелом в сознании и поведении Поэта.

Мне, скорее всего, возразят, что целый ряд свидетелей объяснял этот перелом тогдашними развязными выходками Дантеса, в частности, на том самом балу у Воронцова-Дашкова. Тем более что и в пушкинском письме к Геккерну сказано: "Я не могу позволить, чтобы ваш сын... смел разговаривать с моей женой и - еще того менее - чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры..." (речь шла о грубой остроте Дантеса на том же бале). Однако попытки объяснить "перелом" выходками Дантеса нелогичны и даже просто нелепы: ведь если бы суть дела была в этом, Пушкин послал бы 25 января вызов Дантесу, а не письмо Геккерну!