Пророки Возрождения

Действительно, именно он внес в скульптуру чувство печали и мысли. Никто до него не вкладывал в мрамор столько скорби, не в ущерб красоте, как он сделал в «Умирающем рабе», в «Ночи» и в «Пьете». Добавим, что у него это не пассивное страдание, как в средневековых распятиях и изображениях Мадонн, а активное страдание, то есть сопровождаемое мыслью и сильной реакцией воли. С другой стороны, он внес в живопись великие битвы мысли, битвы космические и битвы человеческие. В росписи потолка Сикстинской капеллы, как и в «Страшном суде», мы присутствуем при борьбе великих принципов, которые спорят в мире, и эта борьба приводит к их эволюции. Мы видим их в фигуре Господа и его ангелов в их величайшей деятельности; мы вновь находим их у пророков и гениев, которые трудятся в урагане духа; мы вновь видим их бессознательно действующими в вихре страдающего и воюющего человечества с неслыханно энергичными жестами и силой экспрессии. Но здесь мощная мускулатура и бурные движения выражают не реальные битвы, как у античных атлетов, а моральную борьбу и духовные силы. Поэтому можно утверждать, что преображая своим языком – языком мрамора и фресок – гигантские битвы своей души и истории, Буонарроти был важнейшим инициатором современного искусства. Ибо он привнес туда высокие темы Скорби и Мысли, темы, в бездны которых до конца не проникли еще ни он сам, ни современное искусство. Можно даже сказать, что они доросли только до пропилеев этого храма.

И если мы сейчас спросим себя, каково трансцендентное значение индивидуальности Микеланджело и его гения, его психических особенностей и в некотором роде метафизической печати, мы сказали бы, что это специфическое проявление Вечно-мужественного . Именно поэтому можно назвать его Моисеем от искусства. Если, с одной стороны, иеговистский титан кажется нам как бы выражением духа – творца, мстителя и разрушителя, каким является в Библии Иегова, то по логической противоположности он является противоречием своего противоположного и дополняющего принципа, Вечно-женственного, силы приемлющей, развивающей, связующего элемента Вселенной, который проявляется через сохранение, симпатию и любовь. Буонарроти жил один со своим идеалом, как Моисей со своим Господом. Однако он мучился и страдал в своем одиночестве. Его сердце призывало любовь и не могло ее достичь. Он не понимал женщину с ее лабиринтом поворотов и противоречий, необходимых для его труда с самого рождения и для его миссии художника, женщину с вечными превращениями, женщину – существо высшего порядка в любви и в экстазе, но полную миражей и лжи в повседневной жизни. Он был стоиком до героизма, жертвенным до самоотречения, но высокомерным и несговорчивым. Тот, кто не несет в себе принцип абсолютной любви, неспособен пробудить ее в другом. Вот почему, без сомнения, когда в старости он встретил свой идеал в женщине, то нашел лишь дружбу. Скажем, что эта лакуна была условием его оригинальности и силы. Один и тот же художник не может создать одновременно Моисея и Сикстинскую мадонну. Вечно-мужественное и Вечно-женственное суть два полюса Божества. Один Христос сплавляет их воедино. В человечестве, как и в самих Силах, они проявляются обособленно. Рафаэль и Микеланджело – два архангела Возрождения, но нельзя быть одновременно архангелом Силы и архангелом Красоты.

Глава VIII Корреджо и гений Любви

Великая Любовь есть воскресение через жертву.

Волхв и два архангела Возрождения, чьи тайные мысли мы исследовали, осуществляли синтез античного мира и христианства тремя различными путями: Леонардо – через гений Науки и Пророчества, проникавшего до первоистоков вещей; Рафаэль – через гений Красоты, который сближал противоположности в божественной гармонии форм; Микеланджело – через силу Воли и гений Индивидуальности, который отождествляется одновременно с человеческим бунтом и божественной мощью.

Они пришли к весьма разным результатам.

Леонардо, углубившись в тайну Добра и Зла в мужчине, как и в женщине, и в вечное противоречие между человеческим и божественным, в конце концов нашел их гармонию в представлении идеального существа: Андрогина, совершенного сплава Вечно-мужественного и Вечно-женственного, проекции их личного опыта и их внутренней жизни. Но это было лишь видение отдаленного идеала, еще не воплотившегося в человечестве.

Рафаэль, одаренный удивительной интуицией Красоты, применил ее к светской и религиозной истории и осуществил на короткое время союз эллинизма и христианства через пластическую грацию форм. Платон и церковь словно пришли к согласию в «Афинской школе» и «Диспуте». Но это лишь внешняя гармония, перемирие. Две фрески смотрят и улыбаются друг другу в Ватикане; но спор продолжается в реальности и вновь становится битвой.