Пророки Возрождения

Леонардо жил, как неразгаданный сфинкс, и если он любил кого-либо, то это был другой сфинкс, мировая Ева, владычица сердца благодаря науке и греху, женщина жестокая и влекущая, которую он запечатлел в чертах Моны Лизы, та, которой никогда нельзя завладеть, ибо ее душа не подвластна никому и притягивает всегда, поскольку она составляет вечную тайну, словно меняющаяся тень.

Рафаэль испытывал к Форнарине плотскую страсть, в то время как сердце его трепетало в жажде идеала, и если, как уверяют два его сонета, прекрасная незнакомка заставила его ощутить стрелу великого Эроса, то он пил лишь мимолетно из прекрасной чаши, где душа и чувства смешивают свою страсть.

Что до Микеланджело, его юность, очевидно, познала острое желание, которым дышат его Вакх и Леда; в зрелом возрасте он платонически любил благородную Витторию Колонна; в жестокой старости он кончил тем, что проклял всякую любовь, обращенную к телесному.

Андреа дель Сарто преданно любил свою жену, но известно, какие страдания причиняла ему эта неверная красавица с золотыми волосами и коварными синими глазами, которой мы восхищаемся в галерее Уффици во Флоренции.

Тициан был развратным сластолюбцем.

Тинторетто дважды писал свою любовницу; в начале их любви он поместил ее в «Рай», но когда она изменила ему с другим, он поместил ее в «Ад». Бедный Тинторетто! Сила его любви проявилась в этом втором портрете, ибо именно здесь она прекраснее всего!

Один Корреджо знал прелесть глубокой и разделенной страсти, где каждый вдохновляется тем, что чувствует, и проводит жизнь в теплой атмосфере прекрасной души, живущей его дуновением.

Госпожа Миньяти считает, что нашла портрет Джеромины в типе мадонн, которых Корреджо писал после женитьбы, и особенно в неаполитанских: «Прекрасной цыганке». Как бы то ни было, глядя на святые семейства, написанные Аллегри, его мадонн и вообще все картины на евангельские сюжеты, можно представить его внутреннюю красоту. Какой горячий свет, какое богатство колорита, какая чарующая интимность в «Отдыхе на пути в Египет», находящемся в Пармском музее! Какая скрытая поэзия в «Прекрасной цыганке», сидящей на берегу ручья, глядящей, склонив голову, на ребенка, спящего на ее коленях! Это час отдыха. Она сама дремлет; ее глаза полузакрыты, но она еще радуется своему материнскому экстазу. Все живо в затерянном уголке оазиса: струя воды, нога Мадонны, обутая в сандалию, шум пальмовых листьев и ангел, ухватившийся за них. Все, кажется, интересуется трогательной тайной матери и ребенка, все, вплоть до белого кролика, прячущегося в траве и навострившего уши.

Корреджо. Мадонна делла Скала.

1523　г. Парма, Галерея

Еще более замечательна фреска из Пармского музея «Мадонна делла Скала», с ее сомкнутыми веками, чьи прекрасные ресницы таят нежную любовь. «Мать прижимает дитя к груди, тот мягко повернул голову в сторону зрителя. Его рука обнимает шею Мадонны, ладонь приподнимает ее покрывало и покоится на длинных прядях ее волос. Но его мысль витает далеко. Мечта об идеале в его глазах, которые, кажется, уже отражают тайну миров и наполнены мерцающим светом. Ребенок в нем все принял, человек станет жертвой. Мать, напротив, принята им; они обнимают друг друга и сливаются столь гармонично, что кажутся единым существом». Если сравнить мадонн Корреджо и мадонн Рафаэля, можно видеть, что последние обладают более правильной красотой и поистине элегантностью принцесс. Они держатся как царские дочери или как феи. Они больше заняты совершенством своей позы, чем ребенком; в конце концов от них веет холодом и безразличием. Мадонны Аллегри, не такие красивые, не столь совершенные, сразу привлекают глубиной своего чувства, своей удивительной поэтичностью. Они прежде всего страстные матери, обладающие «всем медом материнства».

IV. Купола Пармского собора. Успение Христа и Богоматери. Смерть Корреджо

Настало время приступить к двум важнейшим трудам, в которых гений Корреджо раскрывается с неожиданной широтой и которые помещают его в ряд первейших художников.

В 1520 г. пармские бенедиктинцы предложили Аллегри расписать купол церкви Сан Джованни. Художник, которому тогда было двадцать шесть, попросил несколько месяцев на размышление. Его колебание объяснялось не только природной скромностью, но и грандиозностью замысла. Величественное видение проносилось в его мозгу в свете молний, но он спрашивал себя, возможно ли воплотить его. Он долго размышлял, и только измерив трудности мероприятия и взвесив свои силы, он согласился расписать купол и подписал формальный контракт.