Прорваться в будущее. От агонии – к рассвету!

Но уже в 90-е, отмечает Виталий Аверьянов, даже искренние адепты постиндустриализма заговорили о «расколотой цивилизации» (выражение В. Иноземцева), где формируется некое новое кастовое распределение между господствующим классом и классом, который все же не становится постматериалистическим. Здесь можно привести поистине школьную аналогию с демократией древних Афин (как истока современной либеральной демократии), где свободу граждан обеспечивали 7–8 рабов на каждого. Без рабовладельческого фундамента Афинская демократия не была бы демократией. Обожествление сферы услуг в постиндустриальной экономике (где развитие определяется теми, кто пользуется услугами) очень похоже именно на античные Афины. Ведь есть и те, кто услугами не пользуется, однако обеспечивает их для касты господ. В этом смысле постиндустриализм стал недвусмысленным намеком на то, что в XXI веке будет утверждаться новый кастовый порядок. Этот намек вслух, как правило, не проговаривался, однако он четко различим.

В XX веке Восточный (советский, красный) проект, обладая ярко выраженной творческой, негэнтропийной природой, бросал вызов Западу. Он заставлял Запад развиваться. Мы тогда перехватили инициативу в том, что касалось негэнтропийного вектора развития. Поэтому, когда социалистический лагерь был побежден, западному лагерю стоило не торжествовать, а впитать в себя этот вектор развития. Взять у Востока сильные черты.

– Но проблема заключается в том, что демонтаж Востока оказался вызван ползучим – начиная с 1960-х годов – разрушением самой идеи развития! – считает В. Аверьянов. – Ведь термин «сверхиндустриализм» Тоффлера может быть истолкован совершенно иначе, чем у теоретиков постиндустриализма. Ростки сверхиндустриализма в недрах индустриализма вполне очевидны. Это ядерная энергетика, космос, искусственный интеллект, роботизация, уже начинавшиеся разработки в области биотехнологий…

Негэнтропийный вектор развития СССР и Восточного блока был подпитан философией русского космизма – «неотмирной», предельной по своему потенциалу. Там главным выступало открытие новых возможностей человека, а все-таки не выход в космос. «Если бы не этот великий посыл, то не было бы и отечественного ракетостроения», – заключает В. Аверьянов.

Сегодня же космос используется в совсем заниженных целях. Сугубо утилитарно. В виде спутниковых систем связи, каковые на 90 % заняты тиражированием убогой массовой культуры. В том же ряду примеров – лаборатории, обслуживающие парфюмерные компании, и т. д. и т. п.

Поворот к утилитарному убожеству начался в 1960-е, и сюда вписались и уничтожение негэнтропийного вектора развития во всем мире, и идеологический подрыв Советского Союза. Он нес в себе скрытый антитехнократизм. Развитие технологий свелось к набору нескольких узких русел – Интернет, телеком и т. д. Все это действительно привело к формированию нового типа человека: но не того «постматериалиста», о котором говорил В. Иноземцев в 1999-м, не нового актора креаномики, а бесплодного существа, уходящего в виртуальную реальность. Существа самоусыпляющегося, с погашенными творческими способностями.

Русских космистов (даже самых материалистичных и прагматичных из них) объединяла идея достижения бессмертия. Постиндустриалистов, судя по всему, объединяет скрытая тема расчеловечивания, дегуманизации. Предлагаемый ими «новый человек» не бессмертен. Он, если можно так выразиться, «антибессмертен».

– Постиндустриалисты говорили об инвестициях в человека и создании гомо сапиенс очень высокого потенциала, а на деле мы видели совсем иное, – говорит Виталий Аверьянов. – Мы видели культивирование мягкотелого обывателя, а отнюдь не дерзкого творца. Творец составлял меньшинство в конце XX столетия, а в условиях мародерско-эйфорической глобализации на руинах Восточного проекта творцов стало намного меньше! Творить стали меньше, зато больше – играть. В том числе и на бирже.

Думаю, что у большинства идеологов постиндустриализма прослеживается агрессивная идеология – создания постиндустриального человека как человека «общества аномии». Аномия (в понимании Мертона) есть разложение системы моральных ценностей, вакуум идеалов. Постиндустриалисты воинственно отстаивают именно такую модель. Человек без идеалов внутри выдается за некую вершину, оптимум развития! Циничный, мерзкий обыватель подается как венец творения. Несколько лет назад проводя исследования по формированию аномии, мы пришли к выводу, что человек при этом не отбрасывает прочь прежние идеалы и ценности. Он просто начинает их по-другому использовать. Если в традиционном или классически индустриальном обществе ценности и идеалы служили векторному подъему человека («Чем выше ценность, которой служит личность, тем выше ее собственная ценность, тем полнее раскрытие личности» – И. Ильинский), то здесь происходит обратное. Идеалы и ценности используются для оправдания эгоистической стратегии и самоутверждения данного индивида. Ценности используются в паразитических целях, то есть. В этом – суть общества аномии…