Прорвемся, опера!

— А вот Коренев что-то не хочет, — добавил Устинов, хмуря щётки бровей. — Ëшки-матрёшки, зачем вообще к нам переходил, если не собирался работать? У нас впахивать надо, а не седалищем на стулья давить!

— Дык мы ж… мы работаем! — дивился Толик, не понимая, откуда у такого наезда ноги растут. — Паха так вообще, убийство вчера раскрыл в депо, а сегодня мы с ним работали по…

— Плохо работали, — оборвал его Сафин.

Казалось, он всерьёз включил начальника, но по искрящимся хитринкам в его глазах я понял, что это проверка — посвящение новобранца в наше дружное братство убойного отделения.

— От хорошей работы праздник на душе и тепло по жилам… А от плохой — никакого праздника нет. Ни в одном глазу, как грица… Сечешь?

— Не особо… — чесал затылок Толян. — Работа — не Новый год ведь… При чем тут праздник?

— О-от молодёжь пошла! — картинно всплеснул руками уже Устинов, обращаясь к Сафину. — Маратыч! Ну как еще объяснять, что любое понимание требует вливание.

— А-а! — хлопнул себя по лбу Толик. — Вы про проставу, что ли?

— Ну, можно и так назвать, — кивнул Устинов — А вообще, запомни, когда в коллектив попадаешь, ты должен ему радость принести, иначе не сработаешься. И, в данном конкретном случае, тут у тебя есть два способа: либо поишь и кормишь, либо устраиваешь хохму над начальником, над Шуховым, то есть. Гы-гы…

Я решил вмешаться, чтобы не грузили напарника. Так-то я тоже еще не проставлялся.

— Хохмить не умеем, — громко проговорил я. — А вот генеральский паёк с водочкой присутствует. Толян, доставай ветеранский гостинец, будем работать с коллегами на праздничной ноте. И сало не забудь.

— Вот не зря я тебя учу, — заметил Якут с улыбкой.

— Зуб-то прошёл?

— Да вроде бы, завтра схожу в госпиталь к извергам, если время будет, — он отмахнулся и с надеждой добавил: — А может, и так пройдет.

Я знал, что наставник никуда не пойдет. Будет неделю мучаться, но терпеть. Он не боится бандитов, он плевал на пули, а от зубных врачей бежать готов.

— У сороки боли, у вороны боли, у Якута не боли! — хохотнул Устинов, накручивая шикарный ус на подрагивающий от нетерпения палец.

Он явно воодушевился видом водки и закуси. Толя уже выставил на стол пакет, достал два пузыря и нехитрую, но сытную закуску от генерала…

Глядя на приготовления, я вспомнил, что, несмотря на лихое время, все же душевнее мы жили и работали. Сейчас в милиции любой праздник (и не праздник, а даже если — просто погода шепчет, или душа просит) отмечали прямо в служебных кабинетах. Лишь только время пикнуло, возвестив об окончании рабочего дня, можно смело накрывать поляну. А потом даже курить в кабинетах запретят.

В девяностых отмечали все: удачно раскрытые преступления, премию, рождение очередного сына (или дочки) у плодовитой Машки из следственного отдела. Была бы водка (впрочем, спиртом тоже не гнушались), а повод всегда найдется: на работе дали отопление, и тепло третий день держится — можно смело накрывать поляну. Двадцатого числа каждого месяца отмечали получку, а если ее задерживали, то в другой день праздновали. Называли этот день — день чекиста. Святой праздник, который начинали отмечать, зачастую уже с обеда, сразу после похода в заветный закуток бухгалтерии, где сварливая Зинка через бойницу-оконце денежку выдавала, заставляя в ведомости расписываться. В этот день Зинка была обычно добрая и ни на кого не гавкала. Аж непривычно было. И мы тепло улыбались ей, купюрам и ведомости с нашей фамилией. При этом каждый второй шутил и сетовал вслух, жалея, что у него фамилия в ведомости — не «Итого».

Закусон тем временем порезали, беленькую разлили.

— Ну, — в нетерпении потирал нос Устинов, держа граненый стакан, наполненный на треть. — Давайте, мужики, за вас, за молодых…. чтобы звёзды на погон капали и росли до размеров, как на макушке новогодней ёлки.

* * *

После проставления я добрался домой без приключений, уже к темноте. Много я в этот вечер не пил — все же если менять жизнь, так менять. Пока открывал дверь ключом, слышал с той стороны радостный топот. Сан Саныч не встретил меня укоризненным взглядом или укором, а наоборот, обрадовался, потёрся рядом и убежал в комнату, чтобы принести поводок. Он иногда с ним и спал, когда меня не было, ведь на поводке был запах руки хозяина.

— Вот знаешь, Сан Саныч, — я пристегнул поводок к ошейнику, пока пёс радостно скулил, нетерпеливо ожидая прогулку. — Вот ты мне радуешься, ждёшь, а вот когда я женюсь через три года, встречать меня будут не радостью, а скандалами. Работа-то оперская, но не понимают этого бабы. Они не собаки… жаль…

Кажется, выпил я больше, чем думал, раз говорю всё это своему псу. Значит, завтра будет немного бо-бо. Зато твёрдо решил, что жениться именно на Нюрке, как в прошлый раз, совсем не обязательно.

Вышел на свежий воздух, и башка прояснилась. Уже вовсю чувствовалась осень, пахло сырой листвой, становилось прохладнее. Я застегнул куртку и пошёл в сторону пустыря, где Сан Саныч, засидевшийся дома, сможет радостно побегать и попрыгать. Может, и кошаков каких шуганет.