Прорвёмся!

А Суренчик сперва оглядел меня, потом Машу. И этак вольно ее за талию приобнял, меня просто плечом в сторону оттеснил. Я было что-то пискнул, но на шею легла рука кореша Сурена, не помню уже, как его зовут… и дыша в лицо какой-то кислятиной, этот персонаж поинтересовался, почему я ещё здесь. И ещё достал нож. Такой, дешёвенький, грозный с виду, но из плохого железа. Такие ещё в те времена на зоне зэки делали, и перекидывали через забор за чай и выпивку. И я видел, в этих мутных глазах видел, что ублюдок достал нож не от того, что ожидает какое-то сопротивление с моей стороны. Нет, он просто наслаждался ситуацией. Своей властью. И своими обдолбанными мозгами решал, прирезать ли этого сопляка, чисто для прикола и «пробы пера», или поспешить к Сурену, уводящего плачущую девку в кусты сирени к теплотрассе.

Я замолчал, придавленный воспоминанием о том чувстве ужаса и беспомощности, которое одолело меня в тот момент. Как тряслись колени, и как я, словно во сне на деревянных ногах шагал от теплотрассы куда глаза глядят.

Я сидел в кресле, схватившись за голову, и немного покачиваясь, а по щекам текли слезы. Неожиданно мощно воспоминания вернули меня снова на много лет назад, в душное лето девяносто второго года.

Как в тумане услышал голос Бориса:

— И что? — тихо спросил он, когда пауза совсем затянулась.

— И то, — грубо прорычал я. Отдышался, вытер щеки и глаза и продолжил уже спокойнее:

— Два дня я Машу не видел, а на третий день она прошла мимо, даже не глядя на меня. А я опять струсил и не подошёл к ней сам. И… Борян, ты не представляешь, я был на грани не то сумасшествия, не то суицида. Слабак, мразь, ссыкун, — как только я себя не называл. Я высох и перестал выходить на улицу, ходить на тренировки. Хотя при этом делал вид, что вроде все нормально. А сам представлял, как я их так… и эдак…

Я замахал руками, показывая, как я их «так» и «эдак», и кресло подо мной жалобно заскрипело. Потом продолжил:

— А девчонка сломалась. Видимо, тогда после… после этого… ее уже не спрашивали, в общем, — я не знал, как подобрать слова правильно, поэтому начал путаться. — В общем, стала она с ними гулять, точнее, они ее с собой просто брали. Видимо, чтобы далеко не бегать, все время под рукой, молодая и свеженькая. И покорная. Боящаяся их до одури.

Я замолчал. Борян тоже сидел, как будто его тут и не было, давая мне выговориться.

— А детишки, сам понимаешь, у нас совершенно безжалостные. В общем, с ней ее прежняя компания сразу перестала водиться, слухи пошли, то да сё. По сути, она стала среди сверстников отверженной, и только страх перед Суреном не позволял впрямую зачморить девочку. Вот так она и стала Машкой — Армяшкой. А про меня она даже никому и слова не сказала.

— Да, братан, — решив, что на этом история закончилась, откашлялся и после продолжительного молчания сказал Боб. — даже не знаю, что и сказать. Неожиданно. Наверное, после этого ты стал таким бешеным? Тебя ж все пацаны в школе бояться стали, в выпускном классе.

— Не, не тогда. Позже, — уже не стесняясь, я отхлебнул прозрачной прямо из горла. — Это осенью. Когда я Суренчика убил.

Боб сильно поперхнулся мясом и закашлялся, чуть не сблеванув, пока я пытался вылезти из кресла, чтобы похлопать другу по спине.

— Ээээ… говори.

— Уже осенью, кажись, в середине сентября, а сентябрь тоже был теплый… я словно очнулся ото сна. И как-то раз потянуло меня к тому месту словно магнитом. Я ходил вокруг, пинал ногой листья и курил на теплотрассе. Так прошарахался там дотемна, и уже собирался идти домой, вышел из кустов, как вдруг увидел знакомую фигуру. У меня аж волосы дыбом встали, и дыхание перехватило. Суренчик, мразь, собственной персоной. Один, без своих ублюдков. Идёт, практически по приборам, рогом в землю, обдолбанный в слюни. И зависает через каждые несколько шагов, в какой-то неестественной позе. И такая ненависть вдруг меня опалила, Боб, словно… нет, не описать. Словно вдруг внутри тишина появляется, а мир становится хрустальным и четким. Ни мыслей, ни страха, и адреналин аж из ушей. Помню, иду я к нему сзади, как будто плыву над землей — быстро, и очень плавно. И тут нога спотыкается обо что-то. Смотрю — кусок ржавой трубы. Видно, металлисты местные выронили. И поднял я ее, Борян… так она удобно в руку вдруг легла. А пидор этот идёт, залипая, ничего не видит. И темно, и рядом никого. Только луна между облаков, то выглянет, то скроется… В общем, подошёл я к нему сзади и по башке дал. Но он же был здоровый, неудобно бить, да и я как-то промахнуться умудрился, видимо, мразь шатнуло немного. И удар с затылка соскользнул.