Прорвёмся!

Потом на подгибающихся ногах и трясясь от вновь накатившего холода и отходняка, мы доковыляли обратно до леса, я нарубил дров, и пока хромающий Боб разводил огонь и готовил место под стоянку, я обшмонал трупы, снял с одного теплые и легкие резиновые сапоги с синтепоновым чулком, какие носят вахтовики на севере, для Боба. Себе тоже надыбал. Как ни странно, большому Бобу сапоги подошли, хотя сам бывший владелец габаритами не отличался. Может, у него было плоскостопие? Да пофигу, подошли и подошли. Одежду не снимал, она вся была угваздана кровью, побрезговал. Разжился разными мелкими полезностями, несколькими банками халяльной тушеной конины, с сожалением отметил наличие отсутствия сала. Спиртного тоже не было, совсем жаль. Трезвенники, небось, поэтому плохо кончили. А немного водочки для терапии нам бы точно не помешало. Напоследок нашел пакет с вареным мясом, по виду и вкусу точно как козлятина, привязанная нами к УАЗику. Она-она, “мамой килянус!”

Еще взял патронов, с удивлением увидев, что патроны не армейские, а Барнаульские, полуоболочка. Видимо, что осталось, тем и стреляли. Понял, почему меня не пристрелил напарник парня, с которым я дрался на ножах: видимо, после заполошной стрельбы он черпанул снега, который растаял на горячем оружии и застыл куском льда в спусковом механизме и затворе. А может, мягкий носик полуоболочечной пули смялся при перезарядке, и патрон перекосило. Не знаю, может и то и другое. Ну, опыт как и импотенция, приходит с годами… если доживёшь до такого счастья, конечно. Так что мне просто повезло. На возможность подхватить новую заразу в процессе сбора трофеев я откровенно начихал — вероятность загнуться от холода и голода уже непосредственно этой ночью была куда выше.

***

Еще сутки мы просто отдыхали. Пальцы на ногах Боб приморозил качественно, портянки местами просто примерзли к коже. Боб орал и матерился, я тоже. Этого кабана тащить придется на себе, факт. Проще сразу застрелиться.

Накормил его антибиотиками и обезболивающими, залили всё зеленкой, чтобы воспаление не пошло дальше. Но все равно, кожа на пальцах ног друга приобрела фиолетовый цвет, ногти почернели. Колено было опухшее, нога полностью не сгибалась и не разгибалась. Короче, положение “тушите свет”.

Так или иначе, а пришлось идти. Тащить на себе я его не мог, вырезали из небольшого деревца костыль. Перемотали колено брезентовой лентой, оторванной от “пончо” Боба. Еще день шли до Иртыша. Жратва снова почти закончилась. Но тут нам снова повезло: под одним из деревьев в снегу что-то завозилось, и я обнаружил двух тетеревов, тощих и больных. Глаза птиц были сильно воспалены, на них примерзли длинные мутные сосульки. Видимо, птицы сидели на высоком дереве, и оказались свидетелями яркого явления Полярного Лиса, которая и повредила им глаза. Ослабев, они упали, да так и остались в снегу, где мы их и нашли. Ну и, как водится, прекратили их мучения, пустив их на шурпу.

Около Иртыша подняли лося. Боб орал “стреляй”, бросил костыль и судорожно тащил из-за спины автомат. По какому-то наитию я его остановил, повиснув на руке. Лось, высоко задрав голову и косясь на нас глазом, ушел вниз по склону, а голодный и злой Боб орал как потерпевший. Я всерьёз думал, он меня пристрелит. Не, не пристрелил, патронов, видимо, пожалел. Доковыляли до склона, и я показал Бобу на зверя, размеренным шагом бегущего по льду. Еще через пару минут могучее животное легко взобралось на противоположный берег и скрылось в густых зарослях.

— Понял?! — злобно проскрипел я. — Он прошел, и мы пройдем. По следам и пойдем.

Перебрались на другой берег, дальше решили не ломиться через лес, так и пошли по кромке берега. Ну как пошли… Боб скрипел зубами, хромал на обе ноги, стонал, я иногда брал его на буксир, или поддерживал, если попадались большие снежные перемёты. С ногами у него всё было совсем тоскливо. Синтепоновые чулки сапог пропитались сукровицей, ноги снова стали мёрзнуть и дико болели. Боб едва ковылял, по щекам друга текли слезы, замерзая льдом на усах и бороде, которая уже просто превратилась в ледяной колтун. Я уже не мог ни сопереживать ни ужасаться, мозг и чувства словно отключились, сознание сузилось, я перед собой видел только ледяное поле замерзшей реки, глубокий снег и далёкую цель. Иногда Боб падал, и я даже не сразу это осознавал. Просто оборачивался, не находил его сзади, бросал барахло в снег и тащился обратно. Помогал подняться, тащил на себе, не позволяя сдаться. Боб скрипел зубами, иногда выл, но снова шел. Он всё-таки чемпион. Я волок на себе всё наше барахло, и не мог его выбросить — без него в этой ледяной пустыне нам хана. И если не дойдём — нам хана тоже. Но, так или иначе, еще через день к вечеру мы кое-как добрались до деревни.

Еще издалека почувствовали запах застарелой гари. Сердце зашлось от тревоги. Но дом наш стоял, из трубы шел дымок. Дома тёти Веры, и ещё двух домов рядом с нашим не было, из-под сугробов торчали только закопчённые печные трубы. Света в домах не было, окна были черны.