Прорыв

Тут же заработали пулемёты, я же врубил сразу вторую скорость и, наподдав газу, рванул вперёд. Первые ряды с нашей стороны отскочить успели, те, кто не упал, сражённый очередями двух пулемётов. Остальные нет. Вы видели когда-нибудь, как бульдозер, опустив ковш, поднимает перед собой вал земли? Тут было схоже, только вал из людей, но вот он подался вниз, нос танка начал задираться – это сколько же немцев под гусеницами оказалось, что тот так забуксовал, задирая в небо пушку? Гусеницы начали проскальзывать. Однако ничего, под жуткий хруст и крики, что были слышны даже через рёв двигателя и толстые стенки брони, тот подмял этот вал и, рыча, последовал дальше. Солдаты уже бросились во все стороны, спасаясь от губительного огня пулемётов с разных сторон и разрывов гранат, для нас они звучали как негромкие, но многочисленные хлопки, бойцы все гранаты РГД-33 разобрали, всё, что было, и, видимо, использовали их полностью. Так вот, многие немцы бросились к стенам домов, чтобы скрыться от огня пулемётов, хотя гранаты их и тут доставали. Вот я и свернул на тротуар, зрителей тут было меньше, и в основном это были сановники, чиновники и офицерская элита, и стал давить их, двигаясь по тротуару. Пару раз даже задевал левой гусеницей стены домов, но шансов уйти у тех не было. Если только снова броситься на проезжую часть. Некоторые опытные солдаты так и делали. Хрустели под гусеницами брошенные инструменты военного оркестра, я сносил каменные крыльца входов многих зданий, и давил, давил. Пулемёты уже молчали, бойцы, матерясь, старались быстро снарядить снятые диски, те ещё и горячими были. А я занимался тем, для чего и созданы танки, – уничтожением живой силы противника, пусть снарядов для уничтожения дотов и бетонных укреплений нет, но мы всё равно сможем показать, на что способны советские танки и советские танкисты.

Выжимая максимальную скорость, что могла выдать «двойка», мы гнали перед собой огромную толпу солдат в чёрной форме, со светлыми пятнами костюмов чиновников.

– Получайте, суки! Это вам не брошенные танки на дорогах собирать, выдавая их за взятые в бою! А-а-а!.. – заорал я от переизбытка чувств, снова врезаясь в толпу.

Тут образовалась пробка, обожаю узкие улочки, да ещё заставленные машинами, и передние не успели проскочить, а задние напирали, и вот во всё это я и врезался. Сюда же уходили те роты, что успели промаршировать по улице, получив свою порцию внимания фюрера. А когда стрельба началась, те ничего не понимали. Видели, что толпа на них несётся, им бы податься в сторону, но приказа не последовало, вот в них бегущие и врезались, сбивая с ног, сами падали и образовывали кучу, которую следующие за ними преодолеть не смогли, а следом за ними неслось огромное зелёное чудовище с красными звёздами на башнях. А я давил и давил. Но давил не всех, те, что подавались в сторону, всё же улица была, три моих танка в ряд пройдут, выживали. Танк качался, как будто подо мной не живые люди, а кочки, рытвины и ямы. Башня раскачивалась в разные стороны вместе корпусом. Стоял не крик, вой. Сам я этого не видел. Берёзов срывающимся от волнения голосом описывал, ему там сверху видно всё.

Снова заработали пулемёты, причём снова все три, набивая свинцом тех, кто ещё оставался впереди, и мы их гнали, и тех, кто пережил нашу погоню и атаку. Они ещё не знали, что их ждёт. Мы же выскочили на другую улицу, тут тоже проезжая часть была свободная, а тротуар занят зевками, многие держали в руках цветы. Ну правильно, мы тут, цветы заслужили. А вот толпа солдат, в основном были они, сразу бросилась в разные стороны. Пулемёты снова стихли, и бойцы снаряжали их. А я, выжав педаль и потянув на себя рычаг, заставил танк развернуться, после чего, рыкнув мотором, снова набрал скорость. По словам Берёзова, жители Берлина, что это всё видели, в шоке наблюдали за нами, как заляпанный кровью сверху донизу огромный танк Советов, развернувшись, удаляется. Берёзов это видел, когда я крутился на одной гусенице, а он открывал люк и выбрасывал тонкую пачку листовок. По плану, тот трижды сделать это должен, значит, осталось на два раза.