Прорыв начать на рассвете

– Сестра, – зашептал Нил, наклонившись к Пелагее, – не печалься. На Прокла, на большую росу, родишь девочку. Улитой назови. Это имя ей от Бога. Вырастет она счастливой и радостной.

– А скажи, добрый монах, – поймала его руку Пелагея, вдруг поняв в этом человеке то, что человек в человеке понимает лишь иногда, – отец моего ребёнка жив?

– Жив. И о тебе, сестра, сокрушается постоянными думами. А что дальше будет, про то не ведаю. Солдат и смерть в одном окопе спят, одну шинельку носят. Но скажу одно: будет он твоему дитя заботливым отцом во все свои дни.

Наклонился Нил и к уху Зинаиды, которая вся замерла, услышав его тихий голос:

– Сестра, у тебя светлое сердце и добрые руки. Помогай людям. Не гнушайся омыть их раны и гноища. Примешь роды у родной сестры. Готовься к этому. Прими её дитя как своё. Ибо так оно и будет. И дай девочке имя Улита. Так нужно. А тот, о ком твоё сердце сокрушаться будет и болеть по слабости женской и прихоти девической, сам найдёт тебя и окликнет. Только не пропусти его. Узнай вовремя. Тебе, сестра, мерой большой отмерено. О собственных детях не тоскуй. Не судьба. Во внуках расцветёшь. Улиту береги. Ибо она – ветвь твоя от родительского корня. Увидишь, как дерево зазеленеет. Всем, спасённым тобой, ты станешь матерью. Это и есть твоя радость. Всё другое – тлен и наваждение. Ступай с Богом.

Ничего не спросила Зинаида у монаха Нила. Потом сожалела. А с годами жизнь сама всё растолковала. Догадки мучили её, точили душу, просились наружу. Хотелось поделиться с сестрой, попытаться выпытать у неё то, что сказано было ей. Что-то ж и ей монах Нил сказал. Но она молчала.

Первой не вытерпела Пелагея.

– Зина, – спросила она её однажды, – а что тебе такое монах сказал, что ты с лица вся сошла?

– Ничего я не сошла, – неожиданно для себя самой затаилась Зинаида. – Сказал он, что я доктором должна стать, что рука у меня лёгкая.

– Это правда, сестрица, после тебя все раны легко заживают. Вон как старшего лейтенанта обиходила, он теперь с тебя глаз не сводит.

– Скажешь! – засмеялась Зинаида. – Ему есть на кого смотреть. Надя-то тоже беременная.

– Так он из благодарности на тебя смотрит.

– Ой, нужна мне его благодарность! – отсмеивалась от серьёзного разговора Зинаида.

– А чья же нужна?

– А ничья.

В другой раз Пелагея снова за своё:

– Сестрица, а тебе, видать, у меня роды принимать. Ты знаешь, как это делается?

– Тётка Васса примет, – ответила Зинаида, и внутри у неё всё напряглось, захотелось вдруг рассказать сестре о предсказании монаха, но слова не шли, не находились.

– Зина, – сжавшись, собравшись всем телом вокруг своего живота, спросила Пелагея, – а как ты думаешь, кто у меня родится, девочка или мальчик?

– Не знаю. Может, снова мальчик. Ты же горазда мальчиков рожать. – Но сердце всё же дёрнулось: – А может, и девочка.

– Зина, а как ты думаешь, если родится девочка, какое ей имя дать?

– Улита, – зачем-то призналась Зинаида, изо всех сил стараясь быть спокойной.

Имя это словно бы само соскользнуло с языка. И не хотела говорить, а сказала. И тут же будто одеревенела: что ж я наделала?

Пелагея ещё теснее прижалась к своему животу и закрыла глаза. Она поняла, что сестра всё знает, что монах ей тоже всё сказал. Ей не хотелось думать о своей участи. В какое-то мгновение ревность к сестре, и даже злоба, вспыхнули в ней, но она тут же подавила в себе это. Она сосредоточила себя на том, что сестра рядом и что принимать её ребёнка – сестре. Вся надежда на её ловкие руки, на её заботу. Уж она-то, родная сестрица, в трудную минуту от неё ни на шаг не отойдёт…

После ухода обоза в Прудки Пелагея с детьми и Зинаида остались на хуторе. Отец с матерью уехали на пепелище вместе со всей деревней. Уезжая, отец сказал, что, как только отстроится, сразу даст знать. А пока, мол, поживёте здесь. Они и жили. Ждали из Прудков вестей.

В начале апреля умерла старуха, Ванина бабка. Могилу ей выкопали неподалёку, на песчаном холме в соснах. Перед тем как отойти, старуха попросила сходить за монахом. Зинаида оделась и собралась искать одинокую келью в дальнем ельнике, куда они никогда не ходили, отворила дверь, а Нил уже стоит за порогом и кланяется образам, крестится широкой ладонью-булавой. Он и могилу копал. Зина ему помогала. Больше было некому. Стеню увёл с собой Верегов. Воевать. Копали рядом с холмиком, где лежала девчушка-беженка, которую отняли у казаков и полуживую привезли из Прудков. Недолго она пожила. Когда подчистили дно могилы, Зинаида хотела было спросить монаха Нила о том, что оставалось непонятным ей из того, что она однажды услышала от него, тогда, в марте, на хуторе, на снегу. Но Нил приложил палец к губам, примял свою седую бородку и сказал:

– Тихо, сестра. Не испугай птицу. Она к тебе уже летит.

– Какую птицу, батюшка?

– Я не батюшка.

– А кто же вы тогда, если не батюшка?

– Брат.

– Нет, батюшка, я не могу вас так называть.

– А и не надо. Не надо, сестра.

И когда она уже пошла к хутору сказать, что могила готова, он окликнул её:

– Так не забудь, сестра, птица – летит.