Прорыв начать на рассвете

Подбежали к очередному завалу. Остановились. Губан начал молча устанавливать пулемёт. Никто из командиров ничего ему уже не говорил. Губан сам определил лучшую позицию для пулемёта.

– Иванок, – позвал пулемётчик, – иди сюда. Ленту будешь держать.

На новой позиции они просидели до самого вечера. Немцы так и не появились.

Со стороны северного завала вскоре после боя на их участке тоже началась стрельба. Стреляли долго, часа полтора. Бахнули две гранаты. Не наши, немецкие. И всё затихло.

В полдень поели. Каждому досталось по куску сала и по одной луковице. Хлеб не трогали. Время хлеба ещё не пришло. Вместо чая пососали снега. Никаких костров.

Вечером возле дороги, которая просматривалась позади шагах в сорока, послышались голоса. Разговаривали двое. Спорили, куда идти. Один торопливо, не оглядываясь, пошёл по дороге в глубь леса. Другой некоторое время стоял и оглядывался в противоположную сторону. Потом закричал:

– Курсант!

Воронцов отозвался.

Это был Кудряшов. Его группа держала северный завал и почти вся погибла.

К вечеру в назначенное время и в назначенное место пришли ещё двое с северо-восточного завала – лейтенант Дорофеев и кузнец дядя Фрол. Дорофеев доложил, что их группа в считанные минуты была выбита снайперами, что открытого боя не было. Соседняя группа вся вырезана ножами. Оттуда приполз раненый связной.

– Потерял много крови и через полчаса помер, – завершил доклад Дорофеев, глядя мимо Воронцова тусклыми усталыми глазами.

По всему было видно: что-то там произошло неладное. Дорофеев был угнетён, потеряв почти всех своих людей.

– Как так случилось, что к ним подошли незаметно? Уснули, что ли?

– А может, и уснули! – зло огрызнулся Дорофеев. – Две ночи без сна и отдыха.

– Теперь выспятся вволю… – мрачно обрубил его Кудряшов, как всегда, не по рангу влезая в чужой разговор. – Надо было им снегу за шиворот насыпать. Или в морду бить. А ты, лейтенант, пожалел их. Или спал вместе ними. Какой ты после этого командир?

– Да не спал я! – взвыл Дорофеев. – Снайпера эти! Так ловко выбивали нас! Мы даже не поняли, откуда они ведут огонь. Кому – в глаз, кому – в затылок…

Потери оказались слишком большими. Здесь, на дороге в Черный лес, Воронцов намеревался дать ещё один бой. Отстрелять последние мины и взорвать миномёты. И затем уйти глубже в лес. Уходить – другой дорогой, чтобы увести преследование за собой, подальше от обоза. Но с таким малочисленным отрядом вступать в бой означало только одно – положить в схватке последних. После чего немцы уже беспрепятственно займутся обозом. Догнать его по оставленному на снегу следу – дело нескольких часов.

– Да, ребята, это вам не казаки…

Глава третья

Всех раненых прудковцы увозили с собой.

Обоз вёл Пётр Фёдорович. Как ни пытался он устроить судьбу деревни так, чтобы и эту власть пережить без особых потерь и при минимальном оброке, который неизбежен при любой власти, ничего из его хитроумной затеи не вышло. И теперь он, вспомнив другие навыки, ехал в голове обоза, по памяти держась давно заросшей орешником и молодым осинником просеки. Дорога была видна, знакома. Её он и держался.

– На ночлег не останавливаться, – приказал он, когда кругом начали поговаривать об отдыхе. – Спать по очереди, в санях. Остальные – на расчистку дороги.

Сани с пулемётом замыкали обоз. Время от времени Пётр Фёдорович пропускал идущих вперёд, садился в кошеву рядом с раненым старшим лейтенантом и проверял затвор «максима», протирал заиндевевшую крышку гашетки и стряхивал куски снега с матерчатой ленты и приёмника. Он знал, что, если Курсант и его товарищи не удержатся на завалах… Думать об этом не хотелось. Единственной его думой было сейчас: успеть уйти как можно глубже в лес. Больше деваться некуда. Уйти, затеряться. Раствориться в чащобах. Чтобы и собаками не нашли.

Обоз продвигался медленно.

В первый день на рассвете далеко позади они услышали сильную стрельбу. Утром второго дня стрельба возобновилась, теперь значительно ближе. Вечером, когда звуки боя стали замирать, повалил сильный снег. Ночью подул верховой ветер. Затрещали сухие осины, обрушивая вниз ледяное крошево и обломки толстых сучьев. Лес вздохнул полной грудью и напряжённо задышал, не обещая заплутавшему обозу ничего доброго ни впереди, ни позади. Дети заплакали, старухи начали креститься и шептать забытые молитвы. Все остальные продолжали прокладывать путь лошадям и саням. К ночи откуда-то спереди потянуло калёным, ломким сквозняком, который раздувал гривы лошадей, трепал одежду людей, обжигал лица и затруднял дыхание.

– Где-то тут должна быть речка, – встрепенулся Пётр Фёдорович.

– Верно, Фёдорыч… Речка! – подтвердили старики, которые, как и прежде, шли в голове колонны и прорубали просеку, осаживая топорами молоденькие берёзки и осины, там и тут выскочившие на старую дорогу, в которой снова появилась надобность.

– В Бездон впадает. Кажись, Ворона называется.

– Надо проверить.

– Высылай, Фёдорыч, разведку.

Пётр Фёдорович окликнул Пелагею: