Прорыв под Сталинградом

Но таких “оскотинившихся субъектов” оказалось куда больше. Совершенно неожиданно к ним заявился незнакомый генерал. Его рычанье было слышно уже в коридоре. На голове фуражка с наушниками, в руке суковатая палка, за ним два офицера в касках и с автоматами за спиной. Чертыхаясь и кляня все подряд, он с грохотом ввалился в подвал.

– Ничего не подготовлено… где баррикады… ни одного солдата с оружием! А в коридоре хлыщ с белым флагом. Что все это значит, я вас спрашиваю?

Офицеры повскакали с мест. Они впервые видели лицо этого тигра, мрачного как ночь. И понятия не имели, кто это. Вот уже несколько дней сюда не приходило ни одной сводки, ни одного приказа, и они не могли знать об изменениях в руководстве. А значит, и о том, что генерал фон Зейдлиц, командовавший в котле Восточным фронтом, после тщетного воззвания к Паулюсу в конце концов решил взять инициативу в свои руки и действовать самостоятельно.

– Поскольку от штаба армии ни слуху ни духу, командовать буду я! – заявил он своим офицерам. – Во избежание бессмысленных боевых действий и напрасных потерь среди разомкнутых частей, я наделяю командиров подразделений полномочием – после расхода последних боеприпасов – в локальном порядке прекращать борьбу.

Такое разумное самоуправство вывело штаб армии из летаргии. Фон Зейдлица мягко и предусмотрительно устранили, Шмидт всерьез подумывал даже об аресте. Теперь за фронт корпуса, протянувшийся километра на два, не более, отвечал Тигр (из-за внезапного разделения котла он отбился от своих и попал на средний участок). Это от него поступали кровожадные приказы последних дней. Расстреливать всех, кто незаконно коснулся контейнеров с довольствием. Расстреливать всех, кто попытается установить контакт с врагом. Расстреливать… Расстреливать…

И вот теперь этот человек стоял здесь. Ничего не зная и не ведая, офицеры, не отрываясь, смотрели в ядовитое старческое лицо, бесконечно зачарованные такой безумной жаждой уничтожения. Никто ни слова не возражал. Только доктор Корн, делавший лейтенанту Дирку перевязку, заикнулся о раненых.

– Раненые… какие, к черту, раненые?! – заорал генерал. – Приказано “сражаться до последнего человека”! Кто в состоянии держать оружие, немедленно в бой! Вам ясно? – он обернулся к своим спутникам. – Куда ни придешь, везде только штаны протирают – абсолютно без понятия, без малейшего проблеска! О чем вы вообще думаете? – снова накинулся он на присутствующих, которые словно окаменели. – Вам хотя бы известно, где проходит фронт?

Бройер стоял в углу. Происходящее, казалось, не имело к нему никакого отношения. Мысли в его голове путались. Чего этот тип хочет? Сражаться до последнего? Ах да, правильно, до последнего бойца! Но между бойцом и генералом бездонная пропасть. Когда убивают последнего бойца, генерал собирает чемодан и спокойно сдается в плен с ясным сознанием исполненного им долга… Лакош – тот тоже просто боец. Но он не дрался до последнего патрона. Он сделал куда больше, он попытался спасти товарищей, таких же, как он, солдат. И сейчас он по другую сторону, а этот подстрекатель, кнутом зазывающий людей на последнюю пляску смерти, торчит здесь. Где пролегает фронт?

Бройер, точно в забытьи, нарушил угрожающе нависшую тишину и почувствовал, как обратились к нему взгляды.

– Фронт, господин генерал, пролегает между добром и злом! И вы находитесь по другую сторону!

Колкие глаза генерала посмотрели на говорящего. Он слегка пожал плечами и отвернулся. “Чокнутый”, – рассудил он, и это подействовало успокаивающе. Нынче такие случаи сплошь и рядом. Между тем капитан Айхерт овладел собой. С трудом подавил приступ кашля.

– В этом квартале пятьсот раненых, господин генерал, – заявил он с притворным спокойствием, голос его хрипел. – Пятьсот раненых! Здесь больше не прогремит ни единого выстрела… Разве только чтобы защитить этих несчастных от безумцев!

Их взгляды скрестились. В ту же секунду капитан осознал, что сделал. Это было нарушение субординации, отказ выполнять приказ, оскорбление начальства – самые страшные для солдата преступления. Но он остался непреклонен. Он думал о трижды разбитом батальоне, о том, что вокруг, куда ни посмотри, одни руины. С первого дня он сражался на Западном фронте котла неизменно в самых горячих точках, мужественно и всегда успешно; не задаваясь вопросом о смысле и цели, а также о жертвах, он выполнял приказ. По приказу отправил на верную смерть бедных парней, которым предстояло удерживать оборонительный рубеж, хотя исход был предрешен и все было потеряно. Они исполнили приказ и держались на насыпи три дня, подбили двенадцать танков и захлебнулись в собственной крови. Следуя приказу, взорвали последние орудия. Они делали то, что считали своим долгом, вместе с тысячами отважных солдат и офицеров из других частей, они выполняли любое задание, даже самое абсурдное. Без них котел никогда не продержался бы так долго, и последний акт этой возмутительной пьесы начальников остался бы несыгранным. Но существовала черта, за которой любой приказ не имел силы. И теперь они к этой черте подошли…