Прорыв под Сталинградом

Штабные автомобили стояли на поляне неподалеку от реки на большом расстоянии друг от друга. На другом берегу им приходилось пробираться по глубокому снегу, здесь его почти что не было – он едва припорошил степные травы. Обер-лейтенант стоял поодаль один и глядел за реку, на запад. В лицо ему дул леденящий ветер, раздувая широкий плащ и засыпая снежной крупой сапоги. Там, на холме, точно прутья решетки, вздымались к небу направляющие вражеских реактивных минометов, занявших позицию на высоте. В бинокль можно было разглядеть, как по дороге, пролегающей через холмы, идут длинные колонны подтягивающейся с севера русской кавалерии. Бройер глядел на гаснущее пламя заката. Над родиной солнце стояло высоко, а тут оно уже скрывалось за горизонтом… Но в этот раз вместе с ним уходило и злосчастное двадцать четвертое число. В душе его воцарился глубокий покой. Он вновь вспомнил тот день, когда переходил простирающуюся внизу реку на запад, не думая, что когда-нибудь вернется. Когда это было? Несколько дней назад? Или прошло уж несколько лет?.. “Не отпускаешь ты нас, проклятый город на Волге! – подумал он, но не с сентиментальной грустью, а с трезвым осознанием произошедшего. – Ты наша судьба, Сталинград!”

Часть вторая Меж ночью и днем

Глава 1 Ждем Манштейна!

Начинался декабрь.

Над белой равниной Волги дул пронизывающе холодный восточный ветер, пощипывая раскрасневшиеся от мороза лица стоящих на крутом берегу солдат острыми кристаллами льда. Он петлял среди развалин покинутого города, яростно дергал за стропила и гремел жестью, чтобы потом, высвободившись внезапно, с дикой мощью ринуться в степь. На хрустящую полынь горой ложилась снежная крупка, укрывала замершие машины и купола блиндажей, превращая их в чешуйчатые горбы, залетала в голые расщелины, белыми лохмотьями окутывала солдат, скрючившихся, укрывшись плащ-палатками, в стрелковых окопах на западном фронте окружения. На письменное воззвание генерала фон Зейдлица не отреагировали никак, даже не назначили взыскание. Вероятно, в командовании группы армий, куда его без комментариев переслали из ставки верховного главнокомандующего, его просто-напросто выбросили в мусорную корзину. Паулюс отвел окруженные формирования на обозначенную Гитлером линию и 1 декабря был повышен в звании до генерал-полковника. С конца ноября Сталинградский котел, казалось, окончательно законсервировался в ожидании освобождения – настолько окончательно, насколько это готовы были признать советские войска. Пока что создавалось впечатление, что они к этому почти готовы. Штабные офицеры не отрывали глаз от огромных карт.

– Странные очертания, согласитесь. Напоминает полуостров Крым.

– Или скорее свободный ганзейский город Данциг. По размерам, в общем, тоже схоже.

– Я ради интереса измерил. В длину около шестидесяти километров, в ширину тридцать пять, по площади порядка тысячи трехсот квадратных километров, общая длина линии фронта – сто пятьдесят километров.

– И все равно это лишь крохотное пятнышко в пустынной русской степи… В любом случае, сидеть в Данциге лично мне было бы куда приятней.

– Ну-ну, господа, не утрачивайте самообладания! Двадцать две дивизии, триста тысяч бойцов… Что с нами может случиться? Мы могли бы вырваться отсюда в любой момент, если бы нам только разрешили. Но, с другой стороны, чего ради? Мы нашли себе развлечение. Побьем рекорд Холмского котла и прославимся!

Но оказалось, что будет не до развлечений.

Короткие зимние дни, неважно, сливались ли небо и земля в грязно-сером мареве или на востоке всходило огненное солнце и, стремительно описав полукруг по сверкающему от мороза, словно алюминиевому небосводу, снова садилось в окрашенные розовым поля, для окруженных солдат были одинаково тоскливы. Мучительно тянулись глубокие, нескончаемые ночи, мрак которых был пронизан монотонным пением авиамоторов, лающими очередями пулеметного огня и глухим рокотом артиллерийских залпов. Бездонную мглу то и дело прорывали желтые вспышки, по ней бисером рассыпа́лись цветные точечки трассы, на несколько минут застилал бледный, точно пергамент, свет осветительных ракет и плавно спускающихся на парашютах огненных шаров. Такие дни отчего-то называли спокойными, но не было такого места, где прекратилась бы борьба и воцарился покой. На промерзлой земле действительности расцветали цветы надежды.