Прорыв под Сталинградом

– Ах, этот Гитлер! Кумир, сотворенный пропагандой, которого никто не осмеливается тронуть и пальцем! – горько усмехнулся Визе. – Вы видите в нем вождя – друга детей, пылкого оратора, захлебывающегося от любви к своему народу. Пора увидеть его таким, какой он есть на самом деле! Каким он предстанет перед вами тогда? Клубком отъявленнейшей лжи и грубейшего насилия! Конкордат? Нарушен! Торжественные гарантии неприкосновенности обкромсанной Чехии? И сразу после – вторжение и аннексия! Морской договор с Британией? Разорван вопреки всем договоренностям! Десятилетний пакт о ненападении с Польшей? Разорван. Дружба с Россией? Бесстыдно предана. Тридцатого июня тридцать четвертого он уничтожил своих политических противников, в том числе и давних соратников – просто-напросто убил их, без суда и без следствия!.. Вынужденное примирение с церковью на время войны, о котором трубили на каждом углу? Как следствие – тюрьмы и лагеря переполнены священниками и монахами, монастыри отчуждены и разграблены! Вот, взгляните, я получил это письмо сегодня утром. Пишет моя двоюродная сестра из монастыря Святой Хильдегарды в Айбингене. Монахинь выставили на улицу за два часа, с одним лишь узелком в руках. Все имущество разворовали, монастырь превратили в партийную школу…[41] Вы прочтите, прочтите! Вот что такое Гитлер! И его истинное лицо способен узреть каждый, кто еще не оболванился окончательно – достаточно просто раскрыть глаза. Тем не менее для многих нынче он уже не человек, а бог, второй Мессия – при том, что на самом деле…

– Довольно! – воскликнул обер-лейтенант. – Умерьте пыл! Ругайте, что вам заблагорассудится, но Гитлера оставьте в покое! Он парит так высоко, что до него не долетят стрелы вашей жалкой критики. Я не потерплю такого, вы поняли, Визе? Не потерплю!

– Возмущайтесь, возмущайтесь, Бройер, – совершенно спокойно, даже почти что с грустью ответил Визе. – Вас ведь выводит из себя осознание того, что я говорю правду. И я не могу не говорить правду – ту правду, что открылась мне именно здесь, за прошедшие недели. Мы с вами больше не в Германии, не в нашем славном, мирном, уютном буржуазном мирке, в котором так легко укрыться от нелестных откровений. Мы на грани между жизнью и смертью. Завтра нас может уже не быть. Так что честность – наш долг… Вы говорите об успехах Гитлера: они достигнуты обманным и преступным путем. Немецкий народ не стал от этого счастливее. Он утратил свое доброе имя, свою честь и благопристойность. И что это были за успехи? Лишь кажущиеся. Авансовые векселя. Нынче же нам приходится платить по ним потоками крови и слез. Война – вот он, конечный вывод мудрости земной[42] национал-социалистов. И то, что мы увязли в этой грязи, – прямое логическое следствие национал-социалистического мировоззрения и проводимой ими политики… Не только над нами – над всей Германией сегодня нависла смертельная опасность осадного положения! Весь мир борется против нас, ненавидит нас, считая злейшими врагами человечества!

– Если вы это осознаете, как можете вы желать Германии проиграть войну?.. Нет, Визе, вы не знаете, что говорите, – потрясенно произнес Бройер.

– Понимаю, что вы хотите сказать, – парировал лейтенант. – Поражение обернется для нас катастрофой. Мы окажемся в неоплатном долгу за все, что мы учинили. Не только дети наши, но и внуки будут платить по этому счету… Но иного выхода нет. Только проиграв, а не выиграв войну, только ощутив на себе все последствия, народ наш пройдет через очистительный огонь. Лишь обретя этот страшный опыт, он осознает всю пагубность избранного им пути, вновь станет честен и верен своим принципам. Я всем сердцем надеюсь на спасение души немецкого народа, блуждающего в эти дни во мраке, и вижу тому единственную возможность.

Искренность и серьезность товарища тронула Бройера больше, чем он мог себе признаться. Помолчав, он произнес:

– Прервем нашу беседу, Визе. Я знаю, вы достойнейший человек. Вы хотите как лучше. Но то, что вы только что сказали, чудовищно… Чудовищно слышать такое от немецкого гражданина и, более того, от немецкого офицера! Но ответьте мне одно: если таковы ваши глубокие убеждения, как вы можете продолжать носить мундир с имперским орлом на груди? Как вы заставляете себя сражаться?

Молодой лейтенант был обескуражен. Он не находил верных слов.