Прорыв под Сталинградом

Зелигер перестал дуться и не заставил себя упрашивать. Чокнувшись и опрокинув стакан, он принялся рассказывать… Мама дорогая, чего только не выпало на их долю! Русские разведчики отрезали их от своих, и, молниеносно приняв решение, они пересекли вражеские рубежи, двое суток прятались в заброшенном блиндаже, по ночам таскали с полевой кухни консервы и хлеб, уложили двух одиноких часовых, забрали ружья и шинели и в них еще несколько дней по деревням и военным лагерям… Поначалу Лакош еще пытался переспрашивать, но затем умолк. Он ведь неплохо знал Зелигера: единственное, что в этом увальне было и в самом деле выдающимся, так это способность врать. И он пытался убедить его, что…

– Я тебе вот что скажу, – прервал Лакош уже поднабравшегося ефрейтора. – Это ты бабушке своей зубы заговаривай! Думаешь, плеснул чуток – и можешь меня на дурачка развести? Я еще понимаю, Хехё отличился – но ты? Громыхнет где – ты уж и в штаны наложил!

Зелигер сглотнул, потом еще сглотнул. Треп и бахвальство в мгновение ока сменились злобой. К воздействию алкоголя он явно был неустойчив – взгляд у него был стеклянный.

– Ты погляди! – взвился он. – Мне он, значит, не верит… А господину фельдфебелю поверит? К-конечно, кто станет с-слушать какого-то с-солдата… А Хехё может нести что хочет… С-скотина надутая!.. Пока мы там торчали, он мне жопу лизал: Зелигер то, Зелигер се, Зелигер, дорогой мой товарищ! А сегодня даже в мою сторону не смотрит, свинья!

Он громко рыгнул.

– Но я тебе вот что скажу… Стоит мне только рот раскрыть – и ему крышка! Крышка, помяни мое слово!..

Лакош навострил уши. Тут что-то было нечисто.

– Ну-ну, – осторожно ответил он. – Что это ты против него попер? Мне казалось, со времен вашего геройского похода вы не разлей вода? И ты теперь большой человек!

– Черта с два я большой человек! – грохнул кулаком по столу ефрейтор. – Это Хехё у нас человек… Лейтенант с Железным крестом первого класса! А у меня что? Вот эта тряпка, да и все!

И он хлопнул себя ладонью по груди.

– Ничего не остается, как сдохнуть тут!

– С ума спятил, – бросил Лакош. – Если не заладится, мы тут все сдохнем – все как один! Или ты думал, ты у нас исключение из правил?

– Конечно! Думал! Или… ик!.. с-считаешь, я б иначе вернулся? Да я бы даже не подумал… Зачем бы мне было… Но он, собака, он… ик!.. насел на меня и спуску не давал! Наплел с три ко… короба… Что нас доставят с-самолетом к фюреру, что отпустят в отпуск домой… И все такое… Какой я идиот! Карл, какой я и-идиот!..

Он с трудом поднялся, оперся о стол и положил Лакошу руку на плечо. Лицо его исказила гримаса, на глазах выступили слезы.

– Скажи мне: я – идиот!

– Да идиот ты, идиот, – нетерпеливо буркнул Карл. – А отчего идиот-то?

Зелигер навернул еще стакан и разрыдался – от отчаяния и растроганности одновременно.

– Карл… Ты всегда был мне другом. Т-ты меня всегда понимал… И ты… Ты должен знать отчего. Хочу тебе… ик!.. признаться… Передать наказ… Как… ик!.. человек обреченный… Когда кости мои порастут травою, ты за меня отомстишь… Отомстишь этой сволочи, этому… Подлецу! Пообещай мне!..

– Обещаю! Не тяни!

Глаза у Зелигера заплыли, он таращился куда-то в пустоту, полностью охваченный мыслями о своей трагической кончине. Ни с того ни с сего он затянул:

– Ты мне на моги-и-илу роз красных при-и-инеси-и…

По подбородку ефрейтора стекала слюна, вид у героя был жалкий. Рука его потянулась к бутылке. Лакош схватил пьяного товарища за плечо и встряхнул.

– Да говори уже! Каков наказ?

Зелигер прикрыл глаза. Голова его моталась из стороны в сторону.

– Н-наказ… Ты всегда был… К-красных… принеси…

Он уронил голову на грудь. Волосы упали на лоб. Бессвязное бормотание перешло в храп с присвистом. Ефрейтор отключился. Лакош тщетно пытался привести его в чувство и в конце концов сдался. Он мрачно побрел к себе в часть, не забыв прихватить со скамьи рядом с нарами пару сигар. Когда вернется капитан, влепит денщику такой нагоняй, что недостача сигар вряд ли сильно скажется.

В бункере командующего 8-м корпусом дым стоял коромыслом. В нем столпилось то ли десять, то ли пятнадцать офицеров, преимущественно из числа состоящих при генеральном штабе. По какому поводу их созвали утром 30 декабря, никто не знал, но явно не просто так. Полковник фон Герман, единственный командир дивизии среди представителей штаба корпуса, еще по дороге поделился с Унольдом своими предположениями: по его мнению, речь могла идти только о новом плане прорыва, слухи о котором достигли даже расположенного на отшибе хутора Дубининского. После того как командующий 51-м корпусом сообщил, что на восточной стороне котла уже все готово – намечены разграничительные линии позиций, определены задачи на день – и начало операции назначено на третье января, предположения эти почти переросли в уверенность; их разделяли и другие.