Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов

Так и жил с приютившей его женщиной как с женой. Через год родила от него сына. Работал, где придется, затем устроился механиком на хлебозавод. Летом сорок третьего поселок освободили наступающие части Красной Армии. Попал в фильтрационный лагерь, где выясняли, чем он занимался во время оккупации, не работал ли на немцев. Почему в партизаны не ушел?

Ситуация для Олейника складывалась незавидная. Артиллерист, капитан Красной Армии, два года прятался от войны, да и хлебный завод не только местных жителей хлебом снабжал, но и немцев.

– О партизанах слухи ходили, – закуривая новую самокрутку, рассказывал Иван Григорьевич. – Места вокруг степные. Может, имелись какие-то отряды, но далеко от поселка. Спасло то, что в начале сорок третьего обратили на меня внимание подпольщики. Была небольшая организация. Поезда, как в газетах пишут, они не взрывали, но какую-то активность проявляли. Я их хлебом понемногу снабжал, ну и готовились ударить по отступающим фрицам, оружие собирали. Только армия без нас обошлась. Утром проснулись, а в поселке ни одного немца или полицая. Ура, наши пришли! А я в особый отдел явился. Как в тюрьму. Узелок с бельем, сухари. Пригодилось, пока в лагере куковал.

Олейника спасла справка за подписью секретаря райкома партии о том, что он активно участвовал в работе подпольной организации. Особисты хмыкали, вертели справку так и эдак. Не один Олейник им подобные справки представлял.

В конце концов его освободили, но разжаловали до младшего лейтенанта и снова направили в артиллерию. Командовал он теперь не батареей, а взводом 122-миллиметровых гаубиц. Со временем получил «лейтенанта», теперь вот медаль «За отвагу».

– Глядишь, дорасту опять до командира батареи, – невесело рассуждал Иван Григорьевич. – Но не в этом дело. Куда после войны возвращаться? К семье в Самару или к другой семье в Белгородскую область? Два года там прожил, сын подрастает. И второй мальчишка, который у той женщины от покойного мужа, ко мне как к родному привязался. Да и бабенка – добрая, заботливая. Ждет, что я к ней вернусь. Тебя, мол, прежняя жена забыла, здесь твой дом и семья.

Что мог ответить Чистяков человеку старше его лет на двенадцать?

– Война закончится, решишь, как душа подскажет.

– Эх, Саня, хороший ты парень. Но я в этих делах так запутался, что и думать не хочется. Пишу в два адреса письма и получаю от двух жен ответы. Боюсь имена перепутать.

Вечером состоялись танцы. Первый раз на них Чистяков пошел. Юрий Шаламов уговорил.

– Да в чем я пойду? – упирался Саня. – Ладно, куртку и штаны новые выдали, да еще орден, как дурак, нацепил. В тапочках людей смешить?

Капитан успел похмелиться и настроен был по-боевому. Уговорил, заставив выпить для уверенности граммов сто самогона. Несмотря на костыли, увязался с ними и Андрюха Митин. Иван Олейник идти наотрез отказался:

– Полежу, газетки почитаю.

Саня его понимал. Разжалованному капитану, запутавшемуся в семейных делах, было не до веселья.

Играл баянист, пришли свободные от работы санитарки и медсестры. Местные девушки из ближних хуторов не приходили. Западная Украина, свои законы. Приходу Красной Армии радовались не слишком. Да и матери, по слухам, дочек не отпускали. Боялись оуновцев, бандеровцев, которых в здешних лесистых местах хватало.

Увидел Марину, которая сидела в сторонке с двумя подругами, тоже ранеными. Только те в халатах и простеньких туфлях, а девушка-лейтенант по-прежнему в аккуратно пригнанной военной форме, сапожках да еще с маленькой кобурой на поясе.

Оружие в санбате разрешали оставлять лишь старшим офицерам, от майора и выше, ввиду неспокойной обстановки в тылу. У остальных наганы и пистолеты временно изымали и выдавали при выписке. Опасались, что у кого-то нервы не выдержат или по пьянке стрельбу устроят. А санбат охранял комендантский взвод.

Получалось, что Марина была на особом положении. Возле нее, как и на обеде, крутился какой-то капитан и подходил раза два бравый пропагандист Суханов в начищенных яловых сапогах и с блестящей медалью. Марина его отшила. Возможно, тоже не любила тыловых героев.

– Охота вам с ранеными девушками общаться? От меня йодом да мазью пахнет, а за таким видным офицером наверняка санитарки толпой бегают.

И капитан что-то сказал пропагандисту, отчего тот сразу пошел по своим делам. Смотреть, все ли в порядке, даже баянисту какое-то распоряжение отдал. Старшина с баяном, наигрывая «Амурские волны», на своего начальника даже не посмотрел.

А медсестра Людмила, проходя мимо, сказала всем троим, Шаламову, Чистякову и Митину Андрюхе:

– Что же вы девушек не приглашаете?

Была Людмила в красивом голубом платье (не иначе, кто-то подарил), в туфлях на каблуке, волосы завиты.

– Вот я тебя сейчас и приглашаю, – тут же заявил танкист Шаламов.

– Вы разве вальс танцуете?

– Еще как! Пойдем, Милка!

Медсестра растерялась. Она себя высоко держала, и закопченный грубый солдафон Шаламов ей был совсем не нужен.

– В другой раз, Юрий Федотович. Я подружку ищу.

– Кобеля с большими звездами она ищет, – буркнул капитан, когда Людмила двинулась дальше.