Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов

На Колесника дружно обрушились Авдеев и Манихин. Чистяков приказал прекратить свару, понемногу успокоились, допили остатки и отправились спать.

С утра Матвей Колесник заварил два котелка иван-чаю. В травах механик разбирался, и чай получился не хуже настоящего, тем более сахар имелся.

Вчерашний спор не вспоминали. Налетели два «мессершмитта», сбросили несколько мелких бомб. Но разгуляться им не дали. Открыли огонь крупнокалиберные пулеметы, которые имелись в самоходно-артиллерийском полку и у пехоты.

Сбить никого не сбили, но «мессеров» прогнали.

– Это вам не сорок второй год, – погрозил вслед кулаком Вася Манихин.

До полудня занимались ремонтом, маскировали машины. Вместе с обедом пришла почта. Саня Чистяков получил сразу два письма. Одно от матери, другое от Кати.

Всегда радуешься письмам из дома и всегда невольно ждешь плохих новостей, хотя мать старалась не расстраивать сына. Отец, после тяжелого ранения еще в сорок втором году, служил старшиной в саперном батальоне.

Хотели комиссовать, но раздумали. По-прежнему командовал взводом. Какие потери несут саперы, Саня нагляделся, когда их саперная рота под огнем разминировала проходы в минных полях и наводила переправы. За год с небольшим на три четверти состав сменился.

А каково там отцу в его сорок девять лет, да еще с перебитой ногой? Больше всего беспокоила судьба младшего брата Феди. Он закончил пару месяцев назад училище связи, получил «младшего лейтенанта» и воевал где-то севернее.

Короткая жизнь на фронте у этих «шестимесячных» лейтенантов. Рвутся вперед, стараются доказать свою смелость, а опыта никакого. Бесполезно учить в письмах осторожности, не лезть без нужды на рожон. Федя, хоть и в отца, рассудительный, не такой шустрый, как Саня, но война есть война.

Хуже всего, если попадет под начало дурака-командира, вроде майора Швыдко, танкового комбата, совместно с которым действовала их батарея летом сорок третьего.

Тому чужая жизнь – копейка. И танкистов в лобовую атаку гнал, прячась за их спинами. А уж если связь нужна, погонит в пекло весь взвод, пусть хоть все там останутся.

Писала мать о погибших односельчанах. Некоторые вернулись. Матери до смерти рады, а на ребят смотреть, слезы льются. Пришел после госпиталей сосед по улице, Миша Шуваев. Получил тяжелую контузию, руки-ноги ходуном ходят, едва шагает с костылем под мышкой. Без ноги вернулся другой приятель. Пьет с тоски, места себе не находит.

И обязательная приписка в конце: «Береги себя, Санечка. Богу молюсь за тебя с Федей и отца. Без вас жизнь мне не нужна». И клочок бумаги с молитвой-заговором. Носи ее, Саня, всегда в левом кармане напротив сердца и не потеряй.

В сорок втором еще неизвестно, как бы цензура посмотрела. Могла и выкинуть молитву с крестами. Но теперь много церквей пооткрывали. Даже в Москве главные патриархи в соборах за победу русского оружия молятся. Бумажку с заговором положил, как было велено матерью, в карман гимнастерки.

Распечатал письмо от Кати, несостоявшейся невесты. Другая бы обиделась, а девчонка пишет. Правда, ни о каких чувствах речи не идет. Исчезла былая глуповатая влюбленность, которая читалась когда-то в глазах. Может, прошли чувства, может, скрывала. Но письма продолжала слать регулярно, хоть и не часто.

Ровным ученическим почерком рассказывала о друзьях и знакомых. Напомнила, что недавно была годовщина со дня гибели отца. Работала Катя нарядчиком в МТС. Людей и техники осталось мало, сама на станцию за горючим и запчастями ездит, а на посевной работала в поле. И суховатое окончание: «Желаю встретить победу и вернуться домой. Катя».

Саню, то бишь командира батареи Чистякова Александра, эта сухость задевала. К чему отвечать на такие школьно-комсомольские послания? Но знал, ответит или нет, месяца через два-три придет очередное письмо. Хоть бы фотокарточку выслала. Жду, мол, встречи, помни обо мне. В отца Катя характером пошла. А если пишет, то ответить надо.

Второй день простояли в этом же лесу. Пару раз налетали немецкие самолеты, но их отогнали наши истребители. Все три самоходки починили. Ребята из экипажа Степана Авдеева вернулись из санчасти. Ожоги не слишком сильные, хоть и болезненные.

– Мы их спиртиком потихоньку лечим, – сообщил белорус Николай Лагута, светловолосый, улыбчивый парень.

Его тут же поддержал наводчик командира батареи Федор Хлебников:

– И мне для головы полезно.

– У тебя сотрясение мозга, – заявил Чистяков. – Нельзя спирт пить.

– Мало мою башку за два года трясли, – отмахнулся Федор. – Крепче будет.

Саня с Хлебниковым спорить не стал. На отдыхе все считали законным делом принимать «наркомовские» и сверх того. Но меру знали. А в бой танкисты и самоходчики выпивши не ходят. Верная гибель, когда реакция ослаблена. Ни один командир в машину пьяного не допустит.