Проселок

Отец сидел позади всех рядом с американской революционеркой Анной Радклиф, Раймон Силани отсутствовал, поехал с цветами в Марьину Рощу, подумал Митя, ну и ладно.

Он заговорил о предстоящей борьбе. Тысячелетним душным настоем в зальчике растекались чары Платона. Лица вытягивались, серьёзнели. Взоры устремлялись к Городу Солнца.

Пепел Клааса или солдат всегда солдат

«… Все вы — потерянное поколение,» — говорил Однорукий. Много читал, значит, классика цитировал. Он и крючок себе сделал вместо нормального протеза, как у Гарри Моргана, и ловко цеплял им «калаша» и вёл довольно прицельный огонь — демонстрировал афганский опыт.

Мы тренировались по-серьёзному, чтоб «не снизился класс», тренировали новичков; для этой цели за большие деньги снимали у спортсменов подвальный тир. В общем-то хозяева подвала догадывались, кто мы такие и чем занимаемся, но вида не показывали. Мы даже оборудовали там нечто вроде тайного склада — за дополнительную плату, конечно, а верней — за крупную взятку «шефу», как мы называли «ответственного подвалосъёмщика», главного районного досаафовца Сашку Тетерина (не исключено, что имя его всплывёт на следствии). Он был когда-то приятелем нашего главаря Однорукого и, по всему, непрочь был включиться в работу, но пока проходил проверку на лояльность.

Наша группа состояла из шести человек, седьмой, Тетерин, был, как говорят, на подходе. Каждый из нас в отдельности, мне кажется, был достоин высшей оценки по профессиональной шкале, но в целом ощущался некий комплекс неполноценности, ибо все известные нам и достаточно солидные «конкурирующие фирмы» имели в своём составе представителей так называемых правоохранительных органов и уж как минимум одного мента.

Зато было у нас и кое-что, о чём у других ни сном ни духом не ведалось. Точней, кое-кто. А именно (ты не поверишь!) — два монархо-синдикалиста. Неужели и впрямь всё возвращается на круги своя? Образованные ребята, студенты, утверждали, что они члены комитета по воссозданию в стране какого-то особого, истинно русского монархического режима. Однорукий говорил — треплются, а я верил, не знаю… Валюта у них была. Свою долю добычи они, как встарь — большевики, употребляли «на партийные нужды», так, во всяком случае, представляли дело, а мы их за то называли «эксами» — в лучших традициях нашей героической истории. У Однорукого даже идея была: всю нашу банду включить в состав этого самого комитета на правах спецподразделения, вроде как ОМОН у демократов. Я на них насмотрелся в Карабахе, на этих омоновцев, даром что азербайджанцев, а и наши такие же. Это не люди — звери. Немецкие овчарки. И натренированы похоже — на беззащитных. Мы оцепляем (солдат — всегда солдат), а те шуруют по домам, грабят, насилуют, а всё вместе называется «проверка паспортного режима». Извини, я отвлёкся, начинаю службу вспоминать — становится муторно на душе. А притягивает. Вот Однорукий с удовольствием Афган вспоминает — как раненых добивал по кишлакам; мне этого не понять. Хоть бы помалкивал.

Однако вернёмся к нашим баранам. То есть, к этим ребятам, синдикалистам. Можешь ли ты себе представить такое: люди всерьёз помышляют о революции? После всего-то! В конце двадцатого века! Нонсенс, верно? Так нет же — они всерьёз! Лично я их называю так: последние жертвы. И грустно, и смешно. Опять — социализм, самоуправление и всё такое прочее. Дичь какая-то! У нас два рабочих ещё — хорошие ребята, мастера, — так они в открытую смеются, а при слове социализм прям таки за ножи хватаются. Да что я тебе рассказываю, ты на себе все его прелести испытала.