Но Иса был не в силах отпустить ее. В конце концов, все его надежды на любовь молодой жены рухнули безвозвратно, и он хотел просто получить, как за собственность, причитавшуюся за нее цену. Все работники смеялись над ним, когда он уходил, и говорили мне, что солдаты тоже над ним смеются. Но Иса никогда не обращал внимания на то, что люди о нем думают, во всяком случае, ему было совсем не до того. Он настойчиво и прилежно старался вернуть свою потерянную собственность -- так пастух упорно ищет сбежавшую корову.
Как-то утром Фатима сказала моим домашним слугам, что Иса болен и сегодня готовить обед не сможет, но завтра, сказала она, обязательно встанет. Но под вечер мои слуги сообщили, что Фатима исчезла, а Иса отравлен и лежит при смерти. Когда я вышла, они вынесли умирающего на его кровати на площадку среди хижин. Ясно было, что жить ему осталось недолго. Ему дали какой-то туземный яд, что-то вроде стрихнина, и он страшно мучился у себя в хижине, на глазах своей злодейки-жены, а она, увидев, что ей удалось наверняка прикончить его, сбежала. Судороги еще иногда пробегали по его телу, но
он уже похолодел и окоченел, как труп. Его лицо исказилось почти до неузнаваемости, и кровавая пена бежала из углов посиневших губ. Фарах уехал на моей машине в Найроби, и отвезти Ису в госпиталь мне было не на чем, но думаю, везти его туда все равно уже было поздно.
Перед самой смертью Иса долго глядел мне в лицо, но я не уверена, что он узнал меня. В разумном взгляде его темных глаз, похожих на глаза какого-то животного, я читала воспоминания о его родине, какой я мечтала ее увидеть -- подобной Ноеву ковчегу, изобилующей дичью, где маленький темнокожий пастушок пасет коз своего отца на равнине, бок о бок с дикими стадами. Я держала в своей руке его руку -- человеческую руку, сильный и тонкий инструмент; эта рука умела держать оружие, сажать овощи и цветы, умела ласкать; а я еще научила его сбивать омлеты. Хотелось бы знать, что сам Иса сказал бы о своей жизни. Удалась она или прошла впустую? Трудно сказать. Он шел своими собственными, незаметными, трудными, извилистыми тропинками, прошел через многое, многое претерпел, и смирение ему не изменило.
Когда Фарах вернулся домой, он приложил все усилия, чтобы Ису похоронили по всем канонам его религии -- ведь Иса был правоверным мусульманином. Мулла, вызванный из Найроби, смог приехать только на следующий вечер, и хоронили Ису ночью, когда на небе засветился Млечный Путь, а похоронная процессия шла внизу с фонарями. Могилу Исы под большим деревом, в лесу, огородили стеной, по мусульманскому обычаю. Тогда Мариаммо вышла вперед, на свое место в толпе плакальщиц, и громко плакала и причитала в ночной тишине.
Мы с Фарахом посоветовались, что нам делать с Фатимой, и решили ничего не делать. Фараху явно не хотелось добиваться, чтобы женщину наказали по всей строгости
закона. Из его слов я поняла, что у мусульман женщина вообще не отвечает перед законом. За ее поступки несет ответственность ее муж, он расплачивается за все неприятности, которые она причиняет, как расплачивается хозяин за лошадь, когда она наносит ущерб людям. Но что делать, если лошадь сбросит своего хозяина, и он убьется? Конечно, соглашался Фарах, случай очень прискорбный. В конце концов, у Фатимы не было причин жаловаться на свою судьбу, теперь она могла жить в свое удовольствие при казармах в Найроби.
О туземцах и истории
Те люди, которые полагают, что туземцы легко, играючи, могут перепрыгнуть из каменного века в наш цивилизованный век, где люди владеют машинами, забывают, какого труда и мучений стоило нашим предкам этого добиться.
Конечно, мы умеем делать автомобили и самолеты и можем научить туземцев пользоваться техникой. Но нельзя одним мановением руки поселить в сердцах туземцев настоящую любовь к современным автомобилям. Для этого должны были пройти века, и, по-видимому, надо было, чтобы свою лепту внесли и Сократ, и Крестовые походы, и Французская революция. Мы, поклонники машин, с трудом представляем себе, как люди могли без них обходиться, но мы сейчас вряд ли способны сочинить какоето новое "Credo", создать мессу, написать пятиактную трагедию или хотя бы сонет. И если бы все эти вещи не были уже давно созданы, мы, по всей вероятности, вынуждены были бы обойтись без них. И все же можно себе представить, что раз уж они созданы, значит, было время, когда человеческие сердца жаждали этого, и когда великая жажда была утолена, они утешились.
Как-то ко мне приехал на своем мотоцикле отец Бернар -- позавтракать со мной и поделиться большой радостью, выпавшей ему на долю; он вошел, пряча торжествующую улыбку в густой бороде. Вчера, рассказал он, девять юношей из племени кикуйю, обращенных в миссии Шотландской церкви, пришли к нему и попросили принять их в лоно католической церкви, потому что они, после долгих раздумий и споров, уверовали в доктрину Пресуществления.