Прощай, Атлантида

– Так она здесь, у тебя, твоя Рита. Ты на нее каждый день любуешься, принеси фотографию с кухни, – говорит мама.

– И что? – переспросила Маргарита, вцепившись взглядом в рассказчика. – Ты мое лицо все время рядом держал? Зачем это рассказываешь?

– Была фотография. В рамку сделал и на кухне устроил, на подоконнике среди кактусов. Ты там в мягком сарафане по той моде стоишь под напором ветра на склоне возле университета. Может быть, помнишь, я снимал. А ты стояла, сначала показывала мне кулаки, потом рожи и язык, а после отвернулась и стала глядеть на реку, думая о хорошем.

– Помню, – прошептала Рита.

" Принеси фотографию, – попросила мама. – Поставь." Она тогда уже почти не вставала, только в туалет каким-то чудом, два раза упала и расшиблась, но упорно не желала резиновых уток. Ну, вот. И мама спрашивает:

– А что же, Сеня? Вы с Ритой сейчас, я слышу, не созваниваетесь? Не прогуливаетесь?… В кино, или на студенческую вечеринку, или просто… как молодые…

А я головой только мотаю.

– Нет, мама, мы пока разбежались.

– Это ты так решил? – спросила она, вытирая со лба пот, и с щек.

– Нет, – ответил я правду.

Потом мы молчали, а солнце уже зашло, и в комнате плохо все виделось, надо было зажечь что-ли свет.

– Значит, она тебя любит, – вывела откуда-то мама и заплакала.

– Все было не так, все, – Рита резко поднялась. – Слышишь, Полозков, ты сейчас нарочно сочиняешь из меня какую-то другую девушку.

– Ты была такая, – грустно сообщил Арсений, – и мама это знала всегда. Ты была… таких девушек больше не будет…

– Все, молчи, – сказала Рита, останавливаясь у окна.

– " Оставь фотографию здесь на ночь, – попросила мама. – Что же ей все по кухням маяться, ей место здесь. Или ты без нее не заснешь?" – пошутила и рассмеялась тогда, неожиданно весело и звонко, как молодой и не знающий боли человек.

– И ты оставил?

– Утром я увидел…

– Молчи, – крикнула Рита, повернувшись к рассказчику. – Молчи. Все! Я не слышу.

– …я увидел рядом с мамой рассыпанные таблетки и пустой тюбик от снотворного…

– Нет, – прошептала Рита, – нет. – И закрыла лицо руками.

– На десятый день я бежал к тебе.

– Нет, – тихо и жалко повторила Рита.

– Ты здесь не при чем, – угрюмо сообщил географ – Она давно хотела это сделать… не смела только. Ты помогла ей…

– Никогда… – еле слышно прошептала женщина.

Через минуту Маргарита отошла от окна, налила вино в два бокала и один протянула Арсению.

– Выпей, – и пригубила сама пенящееся зелье.

Полозков тоже, поперхнувшись, глотнул.

Рита пустым взглядом окинула комнату, потом отправилась в коридор, и за ней щелкнула входная дверь.

* * *

Элоиза сидела у письменного стола и, молча улыбаясь, разглядывала этих людей. Стол был выдвинут чуть в середку, на столе стояла потрошеная селедка под луком и растительным – подсолнечным, маслом, лежал, браво развалившись, вареный картофель в красивом блюде, а рядом нарезанная разная колбаса и всякая мелочь: хлеб, вилки-ложки, салфетки и винегрет.

На стульях вокруг стола увлеченно мотали вилками болтающие руководитель сине-зеленых, добрый экономический доцент в джинсах и с усевшейся на горло бабочкой и его помощница в огромной роговой оправе, оглядывавшая оставшихся, как сытая очковая змея. Тут же беспрерывно верещал, то вскакивая и тыча в плечи и грудь не все понимающего именинника, то изображая картинки монашкиного поведения в экстремальной ситуации или сверзившегося с истукана пьяного везунчика – шустрый и нагловатый газетчик Воробей, отнявший вчера у Элоизы почти силой скромную глухую юбку.

Сегодня на Элоизе было одолженное у Эвелины Розенблюм изумительное сиреневое платье с расшитым на пупе драконом, старающемся слезть вниз и пожрать пламенем и зубами круглые Элоизины коленки, не вместившиеся под платье.

Элоизе хотелось плакать, так ей было хорошо. Приемник на окне пел зарубежные мелодии, люди кушали и праздновали от души, а родившийся Июлий сидел на самом почетном месте, весь красный и счастливый, и поочередно кивал ерепенистому Воробью и выгибающей шею коброй очкастой. Особенно часто лучащийся Июлий кивал приветственно дракону и Элоизиным коленкам, тем более, что руководители посадили ее и Воробья по обе стороны от барабанщика, напрочь лишенного на радостный день общества своего гулкого инструмента.

Элоизе хотелось плакать, но она этого начать тут не смела, потому что была уже три дня записана в партию, выпила рюмку кислого вина и с шатким беспокойством иногда вспоминала о пакете, припрятанном возле зеленого кухонного чудища-дивана. Ведь недаром вчера как всегда неожиданно припорхнувший суматошный Воробей славу богу от спешки не обнаружил ее в тех потерянных чувствах, с которыми не управишься на виду.

А тогда утром она отправилась к Июлию домой и как раз застала его, убегающего и дожевывающего в спешке сыр, на построение под лозунг " Разобьем вместо истуканов скверы".

– Элоиза, Вы? – поразился открывший дверь и тут же запунцовевший Юлий. – Если бы позвонили… я бы… знал тогда…