Прощай, Атлантида

А почти пустовала у заполняемой народом площади трибуна вот почему. Все местное малое и среднее начальство совершенно в этот раз никуда не лезло. В другие, бывало, праздничные дни доходило до рукоприкладства и жестких слов, чтобы протиснуться и застыть под губернаторской рукой и прищурами телекамер. А теперь начальство кучковалось внизу у лесенки, напряженно разводило руками, делало круглые очи и охало. К микрофону на трибуне лишь изредка подбегала растерянная народная певица, запахивала цветную шалечку, пробормотывала, прижимая микрофон к груди, огромным голосом народные куплеты. Или декламатор из граничащей дружеской области, отставив ногу и руку, кричал, скоренько и испуганно озираясь, про "красную паспортину", сильно стуча свободной рукой по груди, где лежали, бережно свернутые, несколько жалких купюр актерского гонорара. Выходил нестроевым шагом и нестройный оркестрик из нескольких лысых солдатиков, и под их свист и буханье пара молоденьких балерин прокрутила, недовертев, несколько фуэте. Начали из толпы орать: " Митинг! Митинг!"

А на самом деле в воздухе повисла тяжелая заминка. Стали еще кричать в задних рядах чесальщики и работники жироплавильных цехов, развопились травмированные трудяги фабрики фарфоровых изоляторов, припершиеся требовать недодаденную компенсацию, а какой-то дурной врубил среди марша "болгарку", и дело не ладилось. Потому, что шныряли подначивальщики и наемные крикуны, нанятые из местного театрика оперы и балета, обычно орущие на премьерах, а теперь довольные приработком из-за отсутствия оных. И все эти будоражили терпение толпы.

Но ответьте, кому было выходить на основную речь? Вице-губернатор в состоянии полукомы отмокал в джакузи. Красный Бодяев срочно вылетел в Злату Прагу для обмена опыта и рублей на кроны и евро, оставив возле дотлевающих производств кольца нанятых без аванса в поселках людей с окончательными принципами. Руководство "Гудбанка" тоже топталось в группке, но учитывая начавший наконец стрелять холостыми киноброневик и утренний приступ в адвокатских хоромах, вело себя вяло.

Все, кто надо, крутились здесь, однако обжигающий фейерверк последних событий превратил начальствующих гиен в ягнят. Иногда лишь местный электрический руководитель выскакивал к микрофону и поправлял вьющийся из него шнур вместе с бегущим там электричеством.

Тут как раз к стоящему на горочке географу подошли распознавшие его издали Клодетта и держащийся несколько сзади с видом сожравшего чужую мышь худого кота необычно тихий шустрик Воробей.

– Здравствуйте, Арсений, – несколько не в манере приветствовала географа Клодетта. – Как спалось, клево? – вежливо спросила она.

– Не то слово, – кратко ответил преподаватель. – Круто, почти в смятку.

Девушка, смешно переминаясь, все же решилась обратиться к географу и, смиренно моргая монашкой, молвила:

– У меня к Вам хотела попроситься. По жизни. Шагая.

– Что так? – удивился географ, хмурясь.

– Вы, Арсений, уже может отступитесь от меня. Как невесты назначенной. На кой я Вам такая с небольшим запасом вспомогательных слов. Я уже поняла у Вас урок природной катаклизмы и готова сократить бары и тусовню. Тем более маней в обрез. А мани по всему можете еще с папани тянуть. Правда, мне его, урода семьи и неудачника любви, даже жальче стало. Вы ему скажите – не пей ты, Теодор, чучелой станешь.

– Какой чучелой?

– Какой. Своей!

– Ладно, – махнул рукой географ. – Отступаюсь по жизни. Плыви сама, не невеста ты мне. Да и найди себе лучше молодого, бодрого и с подвижным языком. Слова подучишь.

– Сподвижника-горнолыжника. Международного корреспондента из сельвы, – радостно брякнула девица и оглянулась на Воробья, который вообще стал изучать свои ноги. – Уже ищу! Дайте я Вас за эту жертву безвредно поцелую, – чмокнула еще больше расстроившегося географа.

– Вы, Арсений Фомич, бледно выглядите, – сообщил, высунувшись из-за спины Клодетты Воробей. – Идите, может, поспите. Проводить Вас?

– Это он на твоем фоне плохо выглядит, – высказалась Клодетта, – а так он мужчина что надо и что не надо, из запряженного железобетона, об трудности не крошится, об начальство себя не дает ноги вытирать.

– А где же барабанщик, с девушкой…Элоизой? – спросил географ.

– Там, – ткнула Клава пальцем. – Плакаты не поделят, ругаются.

– Может, подойду к Вам, идите, – отправил он молодых, с тревогой глядя на толпу.