Прощай, Атлантида

– Погодите-ка, – предложил Полозков. – Стойте минуту.

Через мгновение он уже ползал вместе со старичком и благополучно упаковывал в купленный в киоске пакет разбредшиеся плоды.

– Так просто. Такое шахматное решение, рокировочка вовремя, – восхитился старичок. – Дьявольские проделки с сатанинской кухни, живем в трех измерениях, а мыслим в двух – плоско-с.

– Может, Вам помочь? – неуверенно осведомился Арсений, видя, как старичок тягает из стороны в сторону упитанный куль.

Старичок поднял умиленное лицо и просиял:

– Здесь рукой подать. Вернее, ногой, – шутливо поправился он. – Есть еще на планиде достойные подражания.

Но тут над суетящимися возле плодов и кореньев пророкотал звонкий басок знакомого оборотня:

– Возле, граждане, общественных организаций и органов прошу не кучковать. Попрошу мрамор покинуть. Что сгрудились на охраняемом островке гражданской безопасности, негде бомжевать? Щас обеспечим.

В приблизившемся форменной походкой милицейском чине Полозков с запоздалым недоумением распознал грубовато отесанного майора Чумачемко, деятеля порядка отдаленных районов. Тут и Чумачемко признал слегка выпущенного подследственного:

– А, несостоявшийся маньяк. Все крутишься тут, под ответственными ногами.

– Кто несостоявшийся? – испугался старичок. – Почему виновен?

– Вы, гражданин посторонний, если не хотите загреметь и сохранить образ жизни, держитесь стороной. Сбирай овощи и дуй на протезах. А то одену намордник, и побегешь постреленком.

– Я совершенно тут лицо-с не касающееся, – сконфузился старичок и вроде потянул по мрамору свою ношу, но приостановился и опять шлепнул о мостовую подарочную филейную часть.

– Скажите, Чумачемко, – встрял Арсений, не сдержавшись. – А что это Вы за мной посылаете шляться отпетых сексотов. Сами бы ходили, если приспичило.

– Каких отпетых? Его покамест не отпевали. А ты, Полозков, у меня крепко в разработке, на тебя уже телега убойных материалов. Я тобой, когда разоблачу, на пенсии наградным оружием хвастать буду или на повышение снайперски метить. А всяких отпетых хорьков не бойся, они в моей клетке ручные, не кусают, только зубами с холода щелкают, как щеглы. Вот выйдет время, отпоем их с попами впополаме, тогда бойся. Такие норовят и из-под дерна ляжку порвать. Так что ходи пока тише волны, ниже ботвы, чтоб портупею не порвать.

– Товарищ гражданин, – тихо вдруг попросил старичок. – Мы сами не сладим – не возьмете ли случайно свежайшую с ресторана вырезку свежего быка? Нам она не по росту вышла, отовсюду падает.

Майор брезгливо принял и подозрительно обнюхал:

– Откудова шматок?

– Ветеранское восстановление сил.

– А-а. Не заветрилась? Когда роздали? Потравить хотите при исполнении.

– Как можно-с, – сжался старичок. – Рвота, диарея, грязное исподнее. Зеленая слизь и судороги. Не допускаю такое крайнее в наше несытое время.

– Шутю, шучу, – хохотнул майор. – У армян, небось, на рынке спер, щипач. Это допускаю, – ощерился он.

– Что вы человека позорите? – встрял географ. – Это ему подарок от ресторанной элиты за кругозор и понимание знамений.

– Ветеран всегда под знаменем, – согласился майор. – Даже тухлый. Ладно, Полозков, иди. Вижу, свежее. Чую опытом. Поведу ноздрями и чую, свежее – что человек, что убоина, что дельце номерное. Ты, давай, вот чего – не кочевряжься. Если люди спросят – все докладывай. А то у меня на тебя мусора – до трех лет без скоса буксовать будешь.

– А Вы как тут оказались случайно? – привязался Полозков.

– Неустойчиво пьяных по городу к светлому маю чистим, – миролюбиво ответил майор, поглаживая кусок быка. И ткнул в сторону рукой.

Там у скамьи автобусной остановки валялся куль, с утра бывший хулиганом Хорьковым, а над кулем суетились двое подростков – паренек и девчушка, пытаясь скантовать того на лавку.

– Из-за тебя все, дядька, – в отчаянии крикнул паренек Кабан. – Лучше я б тебя тогда бритвой окончательно постриг.

– Да давай ты держи, малохольный, – прикрикнула дочка пышной под лисой Эвелины Розенблюм.

– Ну ступайте, покамест, граждане переносчики прекрасного, – указал строго майор.

Маломерная комнатка-квартирка сухонького Ильича находилась, и вправду, невдалеке, была скорее обиталищем, где, казалось, все углы сходились вплотную, а все вещи – не нужны. Стены, оклеенные газетами " Гудок" и "Рабочий полдень", пара старых, частью разрушенных и стянутых резинками от трусов стульев, в шкафу за стеклом топорщились безразмерные послевоенные гипсовые " Иван Карацюпа ласкает собаку" и "Аленушка и козел". Все это венчала развалившаяся посреди комнаты раскладушка, покрытая немецким гобеленом с дырявыми оленями.

За навязанным хозяином чаем, кстати, неожиданно вкусным, под журчание неисправного латунного крана сталинскогоо призыва старичок сообщил:

– Еще разок, чтоб не наплутать, как зоветесь то Вы, уважаемый преподаватель земноведных наук?

– Так, знаете. Сами и называли уж, Арсений Фомич, что ж тут такого. А, позвольте, Вас? Ильич – уж совсем фамильярно, да и сочтут за издевку.