Прощай Берлин

       Страшно дотрагиваться до мяса, сочащегося скользкой кровью, теплоту которой я ощущаю через резиновые перчатки... Еще страшнее ее сладкий металлический запах, который пробивается через марлевую маску... Но еще хуже скрип нити, которую я протаскиваю через сопротивляющуюся кожу. А самое ужасное это глубокая рваная дыра на бедре Мартина, где, кажется не хватает куска, выдранного чьими-то клыками.

–  Катрин, ты что, черт возьми, никогда ничего не шила? Ровней стежки клади! Как этот кривой шов  будет выглядеть, подумала? – Павел жутко злится на мою неумелость. –  Ох, только в обморок  вот падать не надо! Нашатыря понюхай! Да подмените ее кто-нибудь...

       Глеб забирает у меня иголку и баночку, где в стерильном растворе плавает свернутая нить, и я на ватных ногах отхожу к стене. Я виновато смотрю на Мишаню и Димона. Они вон, орудуют иголками, как заправские медбратья-портные! Алекс, тихонько постанывает в беспамятстве, но уже полностью заштопан их руками. Каталки, пол в операционной, мы сами – все густо заляпано алым.

       Холодная вода гораздо лучше нашатыря.  Что за мерзкий запах! В зеркале над умывальником я вижу Детлефа. У него сердечный приступ и возле суетится Керстин  - нитроглицерин, кислород...  Надо подойти, помочь ей, что ли.

– Катрин, довольно прохлаждаться, иди сюда! Следи за пульсом!

       Тут есть пара стоек, на которых укреплено с десяток экранов, а к ним тянется куча шлангов, трубочек, проводов с насадками. Наверное, один из этих приборов может точно измерить  давление, глубину дыхания, да и все остальное, но никто не может это добро подключить, вот и приходится среди всего великолепия новейшей медтехники работать примитивным приборчиком, жужжалкой для домашнего пользования. Давление она завышает, но хотя бы пульс показывает  правильно.  Я застегиваю браслет с липучкой на запястьи безвольно лежащей руки. Погодите, погодите...  всего 55 ударов в минуту?!

       А потом, пульс 52, что уже критически низко, стал замедляться: 50, 48, 45, 42...

– Черт! Мы его теряем... – прошептал Павел, продавливая содержимое очередного шприца в руку Мартина, набухшую голубыми венами.      

       В тот момент мне припомнилась сцена из медицинского сериала – тысячу лет назад его смотрела мама – где актер, играющий доктора, с печальной важностью высокопарно произносил: мы его теряем!  Тогда эта фраза казалась тупой до смешного: живые люди так не говорят. Но что же случилось там после? Потеряли? Спасли? Понятия не имею, я не смотрела эту 333-серийную муть...

       «Господи, помоги нам! Помоги нам, Господи...»

       Моя смена дежурить возле раненных выпала с 8 вечера до 12 ночи. Алекс очнулся часа три назад, но узнать что же случилось на поверхности, и вообще, как там, - не удалось. Павел запретил любые расспросы. Мальчишку напоили свекольным соком, вкололи анальгетик, и он спит с блаженной улыбкой, которую могут вызывать только опиаты.

       Какое счастье, что наш склад набит этими упаковочками с сублимированными продуктами! Разрезаешь целлофан пакетика, высыпаешь в чашку темно-вишневые кристаллики и заливаешь водой, помешивая. Через пару минут готов сок. И, как утверждает надпись на коробке - ничем не хуже свежевыжатого. Во всяком случае, по количеству всего полезного. Впрочем, каков на вкус натуральный свекольный сок не знаю, никогда его не пила.

       По оставленной инструкции каждые полчаса я должна смерить им давление, пульс, температуру, записать показания, салфеткой вытереть лоб, губкой смочить рот... Если что-то необычное – сразу же бежать за Павлом.  

– Ва...се...р...  цу...т... кен... – раздался  едва слышный шопот. С пепельно-серого лица, из черных провалов глазниц на меня смотрели два кружочка весеннего неба.

– Господи, Мартин, миленький, ты очухался! Слава Богу! Тебе пить? Понимаю, понимаю, сейчас вот, давай, тихо, тихо, тихо...  

       От волнения пальцы у меня дрожат и половина чашки расплескалась, стекая ему на шею. После нескольких судорожных глотков, Мартин вцепился в мою руку, и стал говорить  так быстро, лихорадочно, в горячке, что никаких познаний немецкого мне уже не хватало. Глаза его неестественно блестели, и я не на шутку перепугалась.

– Айне момент... Айне секунде... – я уже стучалась к Жан-Клоду, а потом мчалась назад,  все время повторяя эти слова.

       Слушая отрывочную речь больного Жан-Клод все больше хмурился, а Мартин стал затихать. Потом глаза его обессиленно закрылись, и он словно утонул в подушке.  

– Что-то серьезное?

– Катрин, я сам ничего не понимаю, он говорит, что в коридоре перед шлюзовой, они чего-то оставили, не дотащили... Или кого-то? И за этим надо сходить... Ладно. Паша пусть отдохнет, ему больше всех досталось... Ты тут посиди, а я Глеба или лучше Димку позову, он там сегодня уже гулял, и, надеюсь, не успел дорогу забыть...    

– Ты без шуток, обоих позови, вдруг это опасно? И пистолет возьмите!.. И химзащиту оденьте!.. И далеко не уходите, слышишь!.. И скорее назад!.. И дозиметр!..

– Детка. Не учи ученых! – ухмыльнулся Жан-Клод. – Все, жди. Мы скоро.

       Потом дверь за ним затворилась, и в который уже раз, за этот немыслимо длинный день, потекли томительные секунды.