Нравственность не уживалась с удовольствием. Проституток уводили в тюрьму и осматривали, а ученые мужи, пытавшиеся подменить сифилис или СПИД генетическим отравлением, также передающимся по наследству, вызывали восторг у поборников добродетели. Мартина никогда не была склонна к философским размышлениям, и еще меньше — к политике, однако после того, как на одном из атоллов неподалеку от австралийского побережья была взорвана какая-то новая бомба она послала в парламент скандальное письмо, в котором извращения науки сравнивала с извращениями чувств и требовала, чтобы ученых — создателей подобных вещей — ставили на специальный учет, регулярно подвергая медицинскому освидетельствованию, а проституция мозга, так же, как и прочая, строжайшим образом регламентировалась и контролировалась. Уже повзрослев, Мартина часто с мягкой улыбкой вспоминала заведение мамаши Розалины, где порок еще не был так страшен и не претендовал на то, чтобы разрушать все и вся. Извращенцы, регулярно приходившие туда, грезили лишь о том, чтобы разрушить только свое собственное тело: находясь в нескольких минутах от прирученного небытия, они не боялись с наступлением ночи появляться на темной аллее, чтобы в очередной раз переступить порог публичного дома.
Итак, воспитанием Мартины всецело занимался ее отец, и когда ей исполнилось восемь лет, он заставлял свою единственную дочь наизусть заучивать небольшие отрывки из «Основ анархии». Вскоре Марта декламировала призывы к перемене существующих порядков так же, как другие дети в ее возрасте рассказывают о Белоснежке и семи гномах или о Микки-Маусе. Мистер Липтон с неподдельным удовольствием слушал, время от времени кивая головой в знак одобрения, и затягивался сигаретой, едкий и удушливый запах которой вызывал у маленькой девочки жуткую тошноту.
Когда Мартине исполнилось четырнадцать, миссис Липтон отошла в лучший мир. Отец посчитал вполне естественным, что девочка должна продолжить дело матери, чем она какое-то время и занималась, но только потому, что была слишком растеряна, молода и неопытна, чтобы подумать о протесте. Ни в еде, ни в «Джонни Уокере» мистер Гарри Липтон недостатка не испытывал и продолжал заниматься воспитанием малышки, описывая в розовых тонах будущее человечества после упразднения институтов семьи и брака, когда индивидуум, свободный ото всякого принуждения, расцветет наконец во всей своей первозданной природной красе, когда на земле наконец воцарится полная гармония — гармония душ, умов и тел. Поскольку «Джонни Уокер» делал свое дело, мистер Липтон порой поднимался в своих проектах на такие высоты, что дочь была вынуждена помогать ему раздеваться и ложиться в кровать, чтобы тот не упал и не ушибся. Вскоре, однако, выпады теоретика против институтов семьи и брака стали более определенными и целенаправленными, и девочка очень даже ясно увидела, как именно он собирается освобождать детей и родителей от пут буржуазной нравственности, морали и предрассудков, связывавших их по рукам и ногам. Когда это происходило, Мартина с площадной руганью на устах выпрыгивала из своей кровати, хватала зонтик и наносила родителю несколько увесистых ударов по голове, и мистер Гарри Липтон с бутылкой в руках сразу же отступал назад. Она запирала двери своей комнаты на ключ и некоторое время перед тем, как уснуть, лежала в постели с открытыми глазами, мысленно представляя мэра Мельбурна, архиепископа, шерифа полиции, правительство — все то, что ее отец так люто ненавидел и что по этой причине казалось ей необыкновенно привлекательным.