Прощай, гармонь!

Но эти иностранцы, хотя и изнеженные, от посильной работы не отлынивали. Союзники все-таки, как-никак… Вот уж кого Дип ненавидел лютой ненавистью, так это станок германской фирмы «Фаудеэф». Прибыл он в Россию перед войной. Его и на прежнем заводе пустить не могли, и здесь он жилы потянул из людей. Никак не давал нужной точности, гарантируемой фирмой в паспорте. Видать, не хотел работать против своих, видать, фирма гарантию-то липовую дала… Но как бы «Фаудеэф» ни хитрил, сломали ему гонорок. Пустили на нем одну операцию — черновую обдирку да так нагрузили, что он быстренько блеск потерял.

Когда совсем тепло стало и вода в ямках растаяла, станки снова потащили тракторами на железных листах. Но теперь тащили их недолго. За зиму люди настоящие цеха выстроили, с окнами и полом. И фундаменты станкам настоящие сделали — бетонные. Вот тогда-то и поставили Дипа в угол к окну.

А работать на нем стал паренек махонький, в фуражке с молоточками. Звали паренька Ивановым. Он, чтобы видеть хорошо деталь, под ноги ящичек ставил. А работал ничего, споро работал. И книжки читал. Сдаст станок сменщице, а сам в уголке около батареи отопительной притулится и читает книжки.

В сменщицах у Иванова ходила Нина, деваха здоровенная, но по молодости бестолковая. Иванов все больше из-за нее и торчал после смены в цехе. Подойдет, резец сменит, сам в заточку сбегает. Посмотрит, чтобы браку не напорола. И все шумит на нее:

— Ну, как же так можно, Нина? Ведь я говорил: держи вот по этой метке!

— Сенечка, я думала правильно у меня! — пищит Нина тонким голоском. — Видать, я такая уж бесталанная.

— Ты рассеянная! — шумит Иванов. — И талант здесь не при чем, нужно смотреть лучше…

Так и бился Иванов с Ниной, учил ее работать и научил постепенно. И показывал, как нужно делать, и книжки по токарному делу читал. А однажды, когда Иванов слишком низко склонился над Ниной, устанавливающей резец, Нина повернула голову и чмокнула Иванова в щеку. Как оно так получилось — неизвестно, только покраснели они и выпрямились, и стоял Иванов, маленький и взъерошенный, и сердито говорил:

— Вы, Нина, не шутите! — первый раз Дип слышал, что он ее на «вы» называл. — Вы, Нина, зря так шутите, — говорил Иванов.

— А я не шучу… Я тебя, Сенечка… люблю. Я тебя готова на руках носить.

А что такой девахе стоит, очень даже просто может поднять маленького Иванова и унести, куда ей надо!

В понятии Дипа любовь — это когда в чистоте держат, маслица подливают, словом, когда жалеют. А у людей, заметил он, все наоборот. Во всяком случае, с тех пор, как Нина с Ивановым про любовь заговорила, ругаться они стали каждый день.

— Надо о будущем думать! — кричит бывало Иванов. — На войну нечего спирать, если ленивая… Война кончится, знаешь, сколько студентов потребуется? Миллионы! А тебе лень учебник взять…

— Ну, я, Сенечка, буду, — оправдывается Нина, — обязательно буду… Только потом…

— Никаких потом! — распаляется Иванов. — Сегодня же повтори вот это и это! — тычет пальцем в замусоленную книгу.

…Конец войны Дип хорошо помнит. Целый день люди не работали, все на улицу подались. И потом целую неделю ходили, будто пьяные. Один песню поет, другой стоит у станка, улыбается и губами шевелит. А вскоре в цеху мужиков прибавилось. Приходили они на работу в выцветших гимнастерках и поперва на станки посматривали недоверчиво, словно бы забыли, с какой стороны подходить. Пока старое вспомнили, пока новые мозоли набили, с них сильно работу и не спрашивали. Каждому ясно: у солдата основной мозоль на сгибе указательного пальца, а у токаря от рукоятки суппорта — на ладони… Но мастеровой, он на то и мастеровой, что уменье всегда при нем остается. Поколобродили бывшие солдаты и заработали так, будто бы и войны не было, будто бы они и не набивали мозолей спусковыми крючками… Жадно заработали солдаты, ненасытно.

Вскоре Иванов с Ниной к Дипу прощаться пришли. Одетые чисто, сами красивые.

— А помнишь? — говорит Иванов.

— Помню, — отвечает Нина. — А ты помнишь?

— И я все помню, — улыбается Иванов. — Ну, прощай, старик, — сказал Иванов Дипу, — может быть, больше не увидимся…

Но они были первыми людьми, вернувшимися к Дипу после долгой разлуки. Сычев не вернулся, Прасковья лишь один раз появилась, повздыхала и ушла, а эти пришли.

Года через два после войны Дипу сделали капитальный ремонт и отдали фезеушникам. Шумные ребята приходили в цех на практику, бестолково крутили рукоятки, портили резцы и болванки металла. А когда движения практикантов становились увереннее, когда они постигали тайны мерительного инструмента и умели выдержать заданный размер, их переводили на другие станки, поновее. А Дип встречал следующую группу неумеек… И вот к Дипу подошли двое. Он сразу узнал их, и они узнали.

— А помнишь? — спросила Нина.

— Помню, помню, — ответил Иванов.