Прощай, Колумбус и пять рассказов

— Барт, сэр. Шелдон Гроссбарт. Эти фамилии часто путают. — Гроссбарт кивнул на меня: дал понять, что и мне случалось ошибиться. Я отвел глаза и увидел, что у стрельбища остановилась полевая кухня, из грузовика посыпались раздатчики, рукава у них были засучены. Они принялись расставлять котлы, сержант покрикивал на них.

— Гроссбарт, твоя мать написала конгрессмену, что тебя тут не кормят, как положено. Тебе это известно? — спросил капитан.

— Не мама, сэр, отец. Он написал Франкони, нашему представителю в конгрессе, что моя вера запрещает есть некоторые продукты.

— И какая же это вера?

— Иудаизм.

— Иудаизм, сэр.

— Извините, сэр. Иудаизм, сэр.

— Ты тем не менее выжил, как тебе это удалось? — спросил капитан. — Ты в армии уже месяц. И не похоже, чтобы ты валился с ног от голода.

— Я ем, сэр, а куда денешься? Но сержант Маркс подтвердит: я ем ровно столько, сколько нужно, чтобы не умереть, и ни крошки больше.

— Маркс, это так? — спросил Барретт.

— Мне не доводилось видеть, как Гроссбарт ест, — сказал я.

— Но вы же слышали, что говорил раввин, — сказал Гроссбарт. — Он объяснил, как надо поступать, и я так и делаю.

Капитан перевел взгляд на меня:

— Что скажете, Маркс?

— Сэр, должен сказать — я не знаю, что он ест и чего не ест.

Гроссбарт молящим жестом простер ко мне руки, и у меня промелькнула мысль — уж не собирается ли он отдать мне свою винтовку.

— Но, сержант…

— Послушай, Гроссбарт, капитан задал тебе вопрос, отвечай, — обрезал я его.

Барретт улыбнулся мне, но я не улыбнулся ему в ответ.

— Ладно, Гроссбарт, — сказал он. — Чего ты от нас хочешь? Документик получить? Чтоб из армии слинять?

— Нет, сэр. Только чтобы мне разрешили жить, как положено еврею. И остальным тоже.

— Каким еще остальным?

— Фишбейну, сэр, и Гальперну.

— Им тоже не по вкусу наша кормежка?

— Гальперна рвет, сэр, я сам видел.

— А я думал, это тебя рвет.

— Один раз вырвало, сэр. Я не знал, что та сосиска — свиная.

— Мы будем посылать тебе меню, Гроссбарт. Будем демонстрировать учебные фильмы о том, чем тебя будут кормить, чтобы ты знал наперед, когда мы собираемся тебя отравить.

Гроссбарт промолчал. Солдаты, выстроившись в две очереди, тянулись к раздатчикам. В хвосте одной из них я различил Фишбейна — вернее, его очки разглядели меня. Казалось, они подмигивают, пуская на меня зайчики. Рядом с Фишбейном стоял Гальперн, оттянув воротничок, он утирал пот защитного цвета платком. Они продвигались к раздатчикам вместе с очередью. Сержант продолжал покрикивать на раздатчиков. Я подумал: а что, если и сержанта втянут в обсуждение проблем Гроссбарта, и ужаснулся.

— Маркс, — сказал капитан, — вы ведь из евреев, верно я говорю?

Я подыграл ему:

— Так точно, сэр.

— Скажите этому парню, сколько времени вы в армии?

— Три года два месяца.

— Год на фронте, Гроссбарт, двенадцать месяцев — не шутка — в боях, прошел всю Европу. Я восхищаюсь этим парнем. — Капитан хлопнул меня по груди. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы он качал права, требовал особой кормежки? Слышал или не слышал? Отвечай, Гроссбарт. Да или нет.

— Нет, сэр.

— А почему? Он же из евреев.

— Некоторые вещи для одних евреев более важны, чем для других.

Барретт взорвался:

— Послушай, Гроссбарт, Маркс — он хороший парень, герой, чтоб ему, вот так-то. Когда ты учился в старших классах, сержант Маркс убивал немцев. А теперь скажи, кто больше сделал для евреев — ты, который блюешь, стоит тебе съесть кусок сосиски, из отличного мяса, между прочим, или Маркс, который поубивал кучу немецких мерзавцев. Будь я евреем, Гроссбарт, я бы ему ноги целовал. Он же, чтоб ему, герой, а ест, что дают. И чего ради ты развел заваруху, вот что я хотел бы узнать? Чего ради поднял тарарам — демобилизоваться хочешь?

— Нет, сэр.

— С тобой говорить — как об стенку горох! Сержант, уберите его с глаз долой! — Барретт переполз на водительское сиденье. — Я поговорю с капелланом. — Мотор взревел, джип, взметнув облако пыли, развернулся — капитан покатил назад в лагерь.

Мы с Гроссбартом постояли бок о бок, провожая джип глазами. Потом Гроссбарт перевел взгляд на меня и сказал:

— Я не хочу разводить заваруху. Ведь они чуть что кричат, что мы — смутьяны.

И тут я увидел, что зубы у него ровные и белые, и до меня дошло: а ведь у Гроссбарта и впрямь есть родители, и они в свое время водили малыша Шелдона к зубному врачу. Он был их сынком. При всех его разговорах о родителях, трудно было представить себе Гроссбарта дитятей, преемником, — представить, что он кровно связан с кем бы то ни было: с матерью, с отцом, а со мной и подавно. Это открытие повлекло за собой другое.

— Чем занимается твой отец, Гроссбарт? — спросил я — мы с ним шли обратно на стрельбище, чтобы занять место в очереди.

— Он — портной.

— Американец?

— Теперь — да. У него же сын в армии, — сказал Гроссбарт не без иронии.

— А мать? — спросил я.

Он подмигнул:

— Балабустэ [59]. Можно сказать, и во сне не выпускает пыльную тряпку из рук.

— Тоже иммигрантка?

— Она до сих пор не говорит по-английски, только на идише.

— А твой отец, он тоже не знает английский?