Прощай, нищета!

Но если общий уровень фертильности был примерно одинаковым и в северо-западной Европе, и в Восточной Азии, то почему же уровень жизни в Азии был таким низким? Из вышеприведенного замечания о том, что в Англии фертильность в браке повышалась при увеличении дохода, следует, что наблюдавшаяся в Азии низкая фертильность в браке отчасти могла быть результатом плохого питания. На рис. 4.4 показано, как сильно отличалось друг от друга мальтузианское равновесие в доиндустриальной Англии и в Восточной Азии. Если в Японии и в Китае фертильность в браке тоже возрастала с увеличением дохода, то из наблюдаемого совпадения уровней рождаемости следует, что при одном и том же доходе фертильность в Японии и Китае была выше. Поэтому Европа явно отличалась низким режимом фертильности по сравнению с Азией, и в этом отношении предположения Мальтуса выглядят справедливыми[99].

РИС. 4.4. Фертильность и смертность: Англия и Япония

Однако если единственное различие между северозападной Европой и Азией заключалось в уровне фертильности при данном доходе, то уровень рождаемости в Японии должен был быть выше (при наличии убывающей функции уровня смертности), а ожидаемая продолжительность жизни соответственно, ниже. Из совпадения совокупных уровней рождаемости при более низких уровнях дохода также, по-видимому, следует, что уровень смертности при данном доходе в Азии был ниже. Выходит, что Европа выигрывала дважды: фертильность там была ниже, а смертность — выше.

Таким образом, уровень жизни в доиндустриальном мире намного превышал минимум, необходимый для физического выживания, поскольку обычаи и социальные нравы во многих обществах сдерживали фертильность, не позволяя ей подниматься до биологически возможных значений. Однако такие обычаи сильно различались от общества к обществу. В той мере, в какой мы можем судить о далеком прошлом исходя из образа жизни современных собирателей, наши предки из саванн, вероятно, прилагали не меньше усилий к ограничению фертильности, чем оседлые аграрные общества около 1800 года.

Приведенные в предыдущей главе эмпирические данные, свидетельствующие об отсутствии каких-либо признаков улучшения жизненных условий до 1800 года даже в технологически развитых обществах, отчасти объясняются вероятным отсутствием снижения фертильности в этот период истории. Однако в мальтузианскую эру не меньшую роль в определении уровня жизни играла смертность. Что же произошло со смертностью, когда человек отказался от собирательства, перейдя к жизни в оседлых аграрных сообществах? Этот вопрос рассматривается в главе 5.

5. Продолжительность жизни

О счастливые люди будущего,

не ведающие сих бедствий и, быть

может, считающие наши рассказы

побасенками! Эти и еще более

великие кары, без всякого сомнения,

заслужены нами, как заслужены

они и нашими предками;

да будут же ограждены от сей

участи наши потомки!

Письмо Петрарки брату, сочиненное в разгар «черной смерти» в Италии (1348)[100]

В данной главе мы рассмотрим два важных вопроса. Первый из них — действительно ли, как предполагается в мальтузианской модели, смертность в доиндустриальном мире была убывающей функцией от дохода. Например, в Англии в 1540–1800 годах вопреки постулатам мальтузианской модели не прослеживается никакой связи между уровнем национального дохода и общенациональным уровнем смертности (равно как и уровнем рождаемости). Быть может, Англия, а возможно и Нидерланды, задолго до 1800 года сумела вырваться из оков мальтузианской экономики?

Второй вопрос связан с возможным влиянием различий в уровне смертности (при данном уровне дохода) на различия между обществами по уровню дохода до 1800 года. Между доиндустриальными обществами существовала серьезная разница в доходах. Например, Англия и Нидерланды в XVIII веке имели относительно высокий доход, а в Японии доход был очень низким. Отчасти эту разницу можно объяснить различиями в уровне фертильности. Но, как отмечалось выше, свою роль здесь могли сыграть и различия в уровне смертности. Удастся ли нам подтвердить существование таких различий?

ОЖИДАЕМАЯ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ ЖИЗНИ