Прощай, оружие!

– Лето было ужасное, – сказал священник. В нем появилась уверенность, которой я за ним не знал раньше. – Вы себе не представляете, что это было.

Только тот, кто побывал там, может себе это представить. Этим летом многие поняли, что такое война. Офицеры, которые, казалось, не способны понять, теперь поняли.

– Что же должно произойти? – я поглаживал одеяло ладонью.

– Не знаю, но мне кажется, долго так продолжаться не может.

– Что же произойдет?

– Перестанут воевать.

– Кто?

– И те и другие.

– Будем надеяться, – сказал я.

– Вы в это не верите?

– Я не верю в то, что сразу перестанут воевать и те и другие.

– Да, конечно. Это было бы слишком хорошо. Но когда я вижу, что делается с людьми, мне кажется, так продолжаться не может.

– Кто выиграл летнюю кампанию?

– Никто.

– Австрийцы выиграли, – сказал я. – Они не отдали итальянцам Сан-Габриеле. Они выиграли. Они не перестанут воевать.

– Если у них такие же настроения, как у нас, могут и перестать. Они ведь тоже прошли через все это.

– Тот, кто выигрывает войну, никогда не перестанет воевать.

– Вы меня обескураживаете.

– Я только говорю, что думаю.

– Значит, вы думаете, так оно и будет продолжаться? Ничего не произойдет?

– Не знаю. Но думаю, что австрийцы не перестанут воевать, раз они одержали победу. Христианами нас делает поражение.

– Но ведь австрийцы и так христиане – за исключением босняков.

– Я не о христианской религии говорю. Я говорю о христианском духе.

Он промолчал.

– Мы все притихли, потому что потерпели поражение. Кто знает, каким был бы Христос, если бы Петр спас его в Гефсиманском саду.

– Все таким же.

– Не уверен, – сказал я.

– Вы меня обескураживаете, – повторил он. – Я верю, что должно что-то произойти, и молюсь об этом. Я чувствую, как оно надвигается.

– Может, что-нибудь и произойдет, – сказал я. – Но только с нами. Если б у них были такие же настроения, как у нас, тогда другое дело. Но они побили нас. У них настроения другие.

– У многих из солдат всегда были такие настроения. Это вовсе не потому, что они теперь побиты.

– Они были побиты с самого начала. Они были побиты тогда, когда их оторвали от земли и надели на них солдатскую форму. Вот почему крестьянин мудр – потому что он с самого начала потерпел поражение. Дайте ему власть, и вы увидите, что он по-настоящему мудр.

Он ничего не ответил. Он думал.

– И у меня тоже тяжело на душе, – сказал я. – Потому-то я стараюсь не думать о таких вещах. Я о них не думаю, но стоит мне начать разговор, и это само собой приходит мне в голову.

– А я ведь надеялся на что-то.

– На поражение?

– Нет. На что-то большее.

– Ничего большего нет. Разве только победа. Но это, может быть, еще хуже.

– Долгое время я надеялся на победу.

– Я тоже.

– А теперь – сам не знаю.

– Что-нибудь должно быть, или победа, или поражение.

– В победу я больше не верю.

– И я не верю. Но я не верю и в поражение. Хотя, пожалуй, это было бы лучше.

– Во что же вы верите?

– В сон, – сказал я. Он встал.

– Простите, что я отнял у вас столько времени. Но я так люблю с вами беседовать.

– Мне тоже очень приятно беседовать с вами. Это я просто так сказал насчет сна, в шутку.

Я встал, и мы за руку попрощались в темноте.

– Я теперь ночую в триста седьмом, – сказал он.

– Завтра с утра я уезжаю на пост.

– Мы увидимся, когда вы вернетесь.

– Тогда погуляем и поговорим. – Я проводил его до двери.

– Не спускайтесь, – сказал он. – Как приятно, что вы снова здесь. Хотя для вас это не так приятно. – Он положил мне руку на плечо.

– Для меня это неплохо, – сказал я. – Покойной ночи.

– Покойной ночи. Ciao!

– Ciao! – сказал я. Мне до смерти хотелось спать.

Глава двадцать седьмая

Я проснулся, когда пришел Ринальди, но он не стал разговаривать, и я снова заснул. Утром, еще до рассвета, я оделся и уехал. Ринальди не проснулся, когда я выходил из комнаты.